Скажи Алексу, чтобы не ждал

– Не ваше дело! – рявкает он, однако мать все равно слышит в его голосе неуверенные нотки. Она знает этого юношу, а он знает ее. Это сын торговки фруктами, он всего на несколько лет старше ее Ганса. Когда Софи и Вернер были маленькими, он часто передавал им через прилавок яблоко или грушу – «маленький подарок», так он это называл. Теперь этот славный юноша стоит посреди гостиной, широко расставив ноги, словно опасаясь, что в любой момент на него обрушится буря. Правую руку он демонстративно держит на оружии, спрятанном за отворотом пальто, но подрагивающие пальцы выдают растерянность. Его поведение кажется почти комичным, ведь они – старые, уставшие люди, которые пережили многое, политическое и личное, отчего личное теперь пронизано политическим и наоборот. Ему, сыну торговки фруктами, офицеру гестапо, не пристало так трястись перед ними. Конечно, есть еще дети – вон выстроились, как органные трубы: сначала Вернер и Инге, которые почти одного роста, потом испуганная Лизерль и, наконец, Софи, она самая младшенькая, но стоит особенно прямо, как будто хочет казаться выше остальных. Не хватает только Ганса, ужасно не хватает, потому что он наверняка бы знал, что сказать, и спросил что-то поумнее, чем простое «почему?». Ганс необычайно красноречив, этим он пошел в отца, который сейчас упрямо молчит, сложив руки на груди, и только мать знает, что под его показной мрачностью скрывается затаенный страх. Она не обижается, потому что понимает, как быстро смелость превращается в отчаяние, а потом – в бесшабашность. Она все равно скучает по Гансу. Он находится в казарме под Штутгартом, готовый несговорчивый солдат немецкого рейха. Интересно, разбирают ли его маленькую коробку с вещами так же тщательно, как вещи в комнате мальчиков?

Она поворачивается к своим детям, сын торговки фруктами коротко вздрагивает, но ничего не говорит. Какие же они все-таки хорошенькие, ее заспанные, одетые в ночные рубашки дети! Впрочем, униформенные белые блузки и коричневые рубашки уже притаились в шкафах, скоро их снова наденут и выставят напоказ, а вчера пришло письмо от Ганса, он просит денег на офицерские брюки, которые хочет купить. Мать отдавала партии детей одного за другим – пусть и неохотно, но отдавала – и в благодарность партия переворачивает их дом вверх дном. К счастью, на шее у нее крестик, за который можно держаться, и дома не найдется ничего, за что полагается длительный арест. Она об этом позаботилась.

После прихода полицейских мать сказала, что ей нужно в пекарню. Сын торговки фруктами не хотел ее отпускать, однако его командир – типичный гестаповец в длинном кожаном пальто – только рассмеялся.

– Прошу, – сказал он, – мы никогда не запретим немецкой матери накрыть завтрак для своей семьи.

Пока они осматривали шкафы в гостиной, мать взяла свою корзинку для покупок, поднялась в комнату мальчиков и забрала все, что показалось ей подозрительным: книги, тетрадки, письма. Сейчас они спрятаны у живущих поблизости друзей. Потом мать побежала к пекарю, где купила самую большую буханку, которая теперь лежит в корзинке.

Командир выходит из комнаты мальчиков с самодовольной улыбкой на губах, которая адресована не столько семье Шолль, сколько всему миру, – сейчас славное время для нахрапистых людей. Неужели она что-то упустила? Конечно, времени было мало, в спешке легко проглядеть что-нибудь важное… Командир спускается по лестнице так неторопливо, словно у него есть все время этого мира, и небрежным взмахом отпускает сына торговки фруктами. Тот с нескрываемым облегчением кивает матери, словно говоря: «Не обижайтесь, фрау Шолль».

Командир становится на его место и осматривает детей взглядом профессионального оценщика скота: этого – обратно в хлев, этого – на бойню. По-прежнему улыбаясь, он задерживает взгляд на Инге, еще дольше смотрит на Вернера, потом переходит к Лизерль и, наконец, останавливается на Софи.

– Ты, ты и ты!

Палец повторяет путь его глаз, указывая сначала на Инге, потом на Вернера и на Софи, которая смотрит на палец так, будто вот-вот укусит.

– Оденьтесь и пройдите со мной, – говорит гестаповец, – вы арестованы.

На мгновение воцаряется тишина. Первой отмирает Софи. Инге и Вернер следуют за ней – медленно-медленно, словно пробуждаясь от глубокого сна.

– Давай-давай! – кричит сын торговки фруктами.

Мать ловит ртом воздух, пытаясь вдохнуть, но не может:

– Господи, помоги мне найти слова…

Отец тоже отмирает. Расцепляет сложенные на груди руки и подается вперед, поворачивая свой видный нос в сторону командира. Тихо, но твердо говорит:

– Инге нужна мне в конторе. Она мой секретарь. Вы не можете ее забрать.

– Послушайте… – начинает командир, но тут, не дождавшись от Господа нужных слов, вмешивается мать:

– Вы не можете арестовывать детей, такого просто не может быть!