Скажи Алексу, чтобы не ждал

Алекс не понимает, что происходит и почему у него ничего не получается – быть может, все дело в вечернем зное. «Интересно, как дела у Софи», – думает он и смотрит на нее краем глаза.

Софи сидит прямо, как прилежная ученица, и крепко сжимает в кулаке карандаш. И смотрит на него. Странно смотрит. Алекс не может сказать, что именно его смущает – возможно, загадочный блеск в глазах, который ему незнаком, и подергивание уголков губ, которого он никогда раньше не видел. И смотрит она так уже давно, уверен Алекс, поэтому у него ничего и не получается. Теперь она, конечно, отводит взгляд, однако делает это недостаточно быстро, и взор ее бесцельно мечется по сторонам. Софи прикрывает свой рисунок рукой, но уже слишком поздно. В тонких карандашных штрихах Алекс узнает свой профиль.

Софи громко вздыхает, словно собираясь что-то сказать, но не говорит. Теперь Алекс чувствует, что должен что-то сделать, но не знает, что именно: похвалить рисунок или притвориться, что ничего не видел? А потом Софи вдруг начинает смеяться. Алекс не понимает почему, смех звучит слишком пронзительно, однако он благодарен и просто смеется вместе с ней.

– Ах, Шурик! – выдавливает Софи сквозь смех и, немного успокоившись, говорит: – У меня для тебя кое-что есть.

Она исчезает в палатке, и Алекс чувствует себя ужасно неловко. Обычно это он страдает без надежды на ответное чувство – по крайней мере, подобный опыт у него есть. Стоит ли рассказать Софи об Ангелике? Не будь его сердце давно и безнадежно отдано другой, то, быть может, при определенных обстоятельствах… Но опять же Софи помолвлена или скоро будет, взгляд ее, скорее всего, означал не более чем художественный интерес. Все это – одно большое недоразумение.

Вскоре Софи возвращается и протягивает Алексу книгу. В первую секунду он думает, что это запрещенная книга, даже надеется на это. Однако потом видит название: «Альмаида. Роман о страсти молодой девушки».

Любовный роман. Никакого недоразумения.

– Пока читала, я то и дело вспоминала о тебе, Шурик, – поспешно бормочет Софи, отводя взгляд, и Алекс так же поспешно берет подарок и убирает в рюкзак – будет неловко, если Ганс обнаружит книгу. Алекс как наяву видит его усмешку и приподнятые брови…

– Спасибо, – пробормотал он, – большое спасибо. Это было совсем необязательно…

– Вовсе нет, – возражает Софи.

Тем временем начинает смеркаться. Они с Софи снова берут в руки карандаши и альбомы, но не рисуют, а молча глядят на лесную чащу, из которой вот-вот должен появиться Ганс, который сгладит неловкость. Алекс немного жалеет, что позвал Софи к себе домой. В такой атмосфере невозможно будет рисовать, но и не приглашать Софи он теперь не может, и потому с некоторой тоской думает о Лило.

Лило – молодая женщина, которую Алекс встретил на художественных курсах. Весной у нее погиб муж, и теперь она живет в слишком большой для нее одной квартире. Лило нуждается не столько в утешении, сколько в помощи: Алекс частенько приезжает к ней на велосипеде, привозит что-нибудь – карандаши и бумагу, черный чай. Алексу нравится ей помогать, это освобождает голову от мыслей. К тому же теперь он впервые после отъезда Ангелики чувствует себя немного нужным. А еще в компании Лило хорошо работается. Рисовать с ней так же естественно, как молчать с Гансом. Порой они отправляются в зоопарк и рисуют животных, они могут рисовать часами, забыв об окружающей их войне. Они всегда вдвоем, однако это никогда не было так неловко, как с Софи.

«Возможно, стоит отдать “Альмаиду” Лило», – думает Алекс, ведь Лило наверняка лучше него знает, что делать с этим любовным романом.

Когда Ганс наконец появляется из леса – с ободранными коленями и жалкой охапкой тоненьких веток под мышкой, Софи и Алекс встречают его с такой бурной радостью, как если бы он вернулся из дальнего путешествия. С облегчением вздохнув, они убирают принадлежности для рисования и разводят костер из скудной добычи Ганса. Костер горит плохо, и все же Алекс счастлив, что они снова втроем, как два брата и сестра. Софи снова ведет себя непринужденно и много смеется, но уже не так пронзительно, как раньше, а когда костер гаснет, она старательно тушит последние тлеющие угольки. Потом все трое заползают обратно в палатку, и Алекс, зажатый между Гансом и стенкой палатки, мгновенно засыпает. Ему снится Ангели.

Лето 1942 года

До чего мрачным стал город! Днем серо, особенно по сравнению с солнечным сельским пейзажем, а ночью – вообще кромешная тьма. Уличные фонари больше не горят, а из окон домов не должно пробиваться ни лучика света. Кажется, что даже звезды потухли, а луна болезненно побледнела.

Элизабет подходит к светомаскировке очень ответственно. Говорят, что Кёльн уже разрушен – в газетах публикуют страшные фотографии! – а поскольку в Мюнхене воздушная тревога звучит все чаще и чаще, то Элизабет порой задергивает тяжелые красные гардины средь бела дня, превращая особняк Шморелей в мрачную пещеру.