Скажи Алексу, чтобы не ждал

С этой мыслью Ганс вскочил с кровати и направился к Алексу.

Он совсем не чувствует усталости, однако темные круги под покрасневшими глазами говорят об обратном – видимо, именно этим он и напугал бедную Njanja.

Сейчас она семенит впереди, растерянно теребя завязанный на подбородке узел косынки, Ганс следует за ней через знакомую ему гостиную и спускается по узкой лестнице в подвал.

Алекс стоит посреди комнаты, с ног до головы перемазанный глиной, одетый в старый врачебный халат, который раньше принадлежал его отцу. Видимо, ему было лень тащить тяжелую глиняную глыбу к себе в комнату, поэтому он лепит прямо здесь, посреди кладовки с материалами. Сейчас сложно сказать, кого или что должна изображать скульптура – пока это увенчанная шаром продолговатая глыба, в которой лишь при развитой фантазии можно рассмотреть тело с головой.

Трудно сказать, спал ли сегодня Алекс. По крайней мере, выглядит он так же, как обычно. Трауте однажды сказала, что Алекс всегда выглядит живым как сама жизнь.

– А я? – спросил тогда Ганс.

– А ты не выглядишь, – отрезала она.

– Priwjet, Ганс, – говорит Алекс, не поднимая взгляда от комка глины, а Njanja прощается с легким поклоном и по-прежнему озабоченным выражением лица.

На полках вдоль стен стоят незаконченные скульптуры и необработанные гипсовые блоки, а также канистры с водой и консервами – неприкосновенный запас на черный день.

– Что это будет? – спрашивает Ганс, указывая на кусок глины.

– Хотел бы я знать, – отвечает Алекс, сбивая что-то с шара, оно могло бы быть носом. Только после этого он поворачивается к своему другу и смотрит в его покрасневшие глаза – не так испуганно, как Njanja, но все равно немного встревоженно.

– Вчера была долгая ночь, – говорит Алекс.

– Или короткая. Это как посмотреть, – отвечает Ганс.

Потом лезет в карман брюк и достает оттуда пачку сложенных тетрадных листков. Торопливо вытерев руки о халат, Алекс берет листки, разворачивает и смотрит на множество синих букв, тесно жмущихся друг к другу и втиснутых между линейками в три ряда, – Ганс все-таки думал об экономии места. Прищурившись, Алекс принимается расшифровывать написанное, Ганс тем временем рассматривает ком глины, который пока ничего из себя не представляет, но может стать чем угодно.

«Алексу не знакомо ощущение осени в душе, – думает Ганс, – он держится на плаву благодаря своей работе, своему воображению. Возможно, он даже не поймет необходимость этих строк – не только для Германии, но и для меня лично».

– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спрашивает Ганс, полагая, что Алекс уже дочитал до конца.

Алекс поднимает взгляд:

– Ты кому-нибудь это показывал?

Глаза его выглядят иначе, чем прежде, – в них словно отражается свет, во много раз более яркий, чем тот, что исходит от лампочки на потолке.

– Никому. Только тебе.

– Если эти строки увидят свет…

– Знаю, – говорит Ганс.

Алекс с отсутствующим видом кивает, складывает листы и убирает их в карман своего халата.

– Я могу раздобыть пишущую машинку, – говорит он, – у нашего соседа есть одна, которой он почти не пользуется. Остается только найти множительный аппарат вроде гектографа…

«Остается только найти множительный аппарат» – вдруг все кажется настолько простым, что Ганс невольно улыбается.

Алекс задумчиво проводит пальцами по волосам, оставляя в них комочки глины:

– Этот текст очень… очень… – Он подыскивает подходящее слово. – Utontschonnyj… довольно претенциозный.

– Конечно, – отвечает Ганс, – я писал для тех, кто еще может думать самостоятельно. И хочет думать. Для тех, кто давно размышляет о происходящем, но считает себя одиноким в своих мыслях…

«Для тех, кто не нашел друг друга, как это сделали мы», – мысленно заканчивает он.

– Значит, мы напечатаем листовки, – заключает Алекс. – Лучше всего разослать их профессорам, художникам, библиотекарям…

– А еще трактирщикам, – добавляет Ганс, – и предпринимателям! Они общаются с таким количеством разных людей, как никто другой, и зачастую имеют возможность подбросить несколько свежих мыслей…

– Мы каждую неделю будем посылать им листовку, как по подписке! – восклицает Алекс. – Или даже чаще. У меня есть мысль-другая, которой можно поделиться…

Они быстро говорят и еще быстрее думают, перебивают друг друга, пытаясь восполнить паралич последних месяцев и долгие часы молчания.

– Пусть думают, что нас много! Что с нами толпы единомышленников! Что мы – своего рода тайная организация или орден! – восклицает Ганс, вспоминая о Хубере и Софи, о Трауте и Кристеле – обо всех, кто был вчера на собрании, все они одного мнения, все думают так же, как они с Алексом. И это только основной костяк!

«Ордену тоже нужно название», – думает Алекс, но его размышления неожиданно прерывает скрип лестницы.

Элизабет послала сестру Алекса за банкой консервов. Наташа улыбается и приветствует Ганса шутливым реверансом. Если она и слышала обрывки их разговора, то не подает виду. Ганс торопливо спрашивает Алекса о системе лимфатических узлов и выслушивает пространный, не совсем правильный ответ. Наконец Наташа уходит.