Скажи Алексу, чтобы не ждал

Поэтому Вера снова взяла в руки балалайку и теперь поет старые песни. Алекс тем временем смотрит в черные страстные очи. «Добрый час», «недобрый час» – что означают эти слова сейчас, когда прекрасное и ужасное переплетаются друг с другом: и гниющий русский, и глаза Нелли – все это его любимая Россия! Алекс делает еще один глоток шнапса, в шнапсе тут нет недостатка, здесь никогда не бывает недостатка в спиртном. Нелли, напротив, совсем не пьет. На столе перед ней лежат несколько ломтиков хлеба из рациона солдат вермахта – из-за немецкой оккупационной политики в России хлеба сейчас не достать. Хлеб – самое меньшее, что они с Гансом могут дать Нелли взамен. Она торопливо берет со стола ломтик хлеба и разламывает на две части. Одну запихивает в рот, другую прячет в карман передника.

– Что с ним? – жуя, спрашивает она и кивает в сторону Ганса, который сидит на другом конце убогой крестьянской кухни, пьяный, повиснув на Вилли и Хуберте. Он бы давно уже сполз на пол, если бы эти двое не поддерживали его с обеих сторон.

– Его отца арестовали, – шепотом отвечает Алекс.

– Почему? – интересуется Нелли, она не кажется особенно удивленной.

Алекс пожимает плечами:

– В Германии тебя могут арестовать за что угодно. Особенно за правду.

– Как и в России, – отвечает Нелли, а затем поправляет себя: – Как в Советском Союзе.

Полюшко-поле,
Полюшко, широко поле.
Едут по полю герои,
Эх, да Красной армии герои!

– Знаешь, что я думаю? – спрашивает Алекс. – Я думаю, что когда моя служба закончится и я вернусь в Германию, то перед домом меня уже будут ждать. «Пройдемте с нами, герр Шморель, – скажут они, – вы арестованы».

Это не кажется Алексу ни капельки смешным, однако он смеется настолько громко, что на мгновение смех его заглушает пение Веры. Все присутствующие оборачиваются и смотрят на Алекса удивленно и укоризненно – все, кроме Ганса, который остекленевшими глазами глядит прямо перед собой, сквозь Веру, и, быть может, видит сейчас родной Ульм.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает Нелли, когда остальные снова поворачиваются к певице, теперь Вера поет о грустных девушках: ах, любимый ушел, ах, любимый в армии.

Не ответив, Алекс роняет голову на руки. Отчаяние захлестывает его волной, наполняет глаза слезами, туманит взор. Нет, не мысль об аресте тому виной. С тех пор как они с Гансом начали распространять листовки, он все время представлял сцену ареста, каждый раз в разных декорациях, неизменным остается только понимание: теперь все кончено.

Однако сейчас это понимание не пугает, Алекс привык к нему как к воздушной тревоге или шуму фронта. Но в тот миг, когда Вера запевает о грустных девушках, Алекс внезапно осознает, что история его детства вот-вот повторится. Он снова покинет свою родину. Его мучают воспоминания об опустевшем доме в Оренбурге, еще больше – мысли о роскошном особняке в Мюнхене, о глазах Нелли, песнях Веры, мертвеце в лесу, русском народе, его народе, Алекс должен будет оставить все позади, как некогда оставил свою мать на кладбище.

– Если бы только был способ, – бормочет Алекс. – Если бы только был способ остаться здесь…

Он думает, что Нелли не слышит: музыка слишком громкая.

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий, на берег крутой.

Выходила, песню заводила,

Про степного сизого орла.
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.

Нелли прячет в карман фартука еще один ломтик хлеба и хватает Алекса за руку. Глаза ее настороженно блестят.

– Пойдем со мной!

Пока Вера поет о Катюше, которая посылает песню своему возлюбленному в дальние края, Нелли и Алекс выбегают в бескрайнюю ночь. Холодный свежий воздух мгновенно приводит Алекса в чувство, отрезвляет.

– Куда мы? – спрашивает он, тяжело дыша, однако Нелли знáком просит его не разговаривать, и он молча бежит следом. Голос Веры становится все слабее и слабее, а неутихающий гул войны – все громче, делается настолько оглушительным, что его почти не слышно. На опушке леса Нелли наконец останавливается и говорит:

– Однажды ты спросил меня о семье.

– Да. Я понял, что они…

– Не все из них мертвы, – перебивает Нелли, пряча руки в карманы передника. – У меня есть брат. Он живет там.

Нелли кивком указывает на лес у себя за спиной. Несмотря на почти полную луну и ярко мерцающие звезды, сегодняшняя ночь необычайно темна – или, быть может, только кажется таковой, потому что Алекс уже догадывается о том, что услышит дальше.

– Мой брат партизан, – говорит Нелли, – его отряд сейчас прячется здесь. Я приношу им еду, которую удается раздобыть.

Некоторое время она молчит, засунув руки в карманы передника, и смотрит на Алекса таким же взглядом, каким смотрела тогда, когда они танцевали – всего несколько недель и целую вечность назад. Потом говорит: