Скажи Алексу, чтобы не ждал

Ганс пытается сдержать улыбку, когда входит в комнату для допросов. Надо показать, что он прекрасно осознает всю серьезность ситуации, но это не вызывает у него страха. Небольшая комната, голые стены, украшенные только фотографией Гитлера, с которой фюрер сурово смотрит куда-то вправо, в неизведанные дали. За письменным столом сидит маленький худой человечек в очках, такого ожидаешь увидеть в страховой конторе, а не в тайной государственной полиции Гиммлера. «Тем лучше», – думает Ганс, широким шагом подходит к следователю и вскидывает руку в гитлеровском приветствии, после чего громко и отчетливо называет свое имя и воинское звание. Однако следователь даже не поднимает взгляд от бумаг, просто небрежно указывает рукой на стул, делая знак садиться, что Ганс и делает, сразу же чувствуя себя гораздо меньше. Он выпрямляет спину и только теперь замечает в темном углу второй стол с пишущей машинкой, за ним сидит немолодая секретарша и мягко улыбается, положив пальцы на клавиши. Офицер гестапо заставляет их ждать, заставляет Ганса ждать, неторопливо просматривая документы, как газету за завтраком. «Многовато страниц», – думает Ганс и говорит себе не волноваться. Это просто игра. Следователь хочет поиграть на его нервах, проверить выдержку: что ж, пусть проверяет, в конце концов, он никуда не торопится, думает Ганс и демонстративно откидывается на спинку стула.

– Рольф Футтеркнехт, – неожиданно говорит следователь, говорит небрежно, не отрывая взгляд от документов, и Ганс немедленно выпрямляется, почувствовав, как напрягся позвоночник.

– Вам знакомо это имя?

– Конечно, – отвечает Ганс ему в тон, стараясь говорить как можно небрежнее. – Футтеркнехт был моим непосредственным подчиненным в гитлерюгенде.

Стоит открыть рот, как секретарша начинает печатать, клавиши машинки стучат раздражающе громко, и Ганс чуть было не запинается.

– Интересно, – бормочет следователь, переворачивает страницу, и взгляд его останавливается на каком-то одном абзаце, губы беззвучно шевелятся – почему он читает так медленно? Потом он снова переворачивает страницу.

– Если это из-за иностранной валюты…

Почему Ганс не может сдержаться?! Слова срываются с языка слишком поспешно, слишком нервно, и следователь спокойным жестом просит его замолчать. Некоторое время Ганс молчит. Рольф, подумать только…

– Вы не возражаете, если я… – наконец спрашивает он, потому что сигарета сейчас сотворила бы чудеса. Впервые с начала разговора гестаповец поднимает взгляд. Глаза у него маленькие, как у крота. Или как острия иголок. Такими и проткнуть можно.

– В тысяча девятьсот тридцать пятом и тысяча девятьсот тридцать шестом годах вы неоднократно совершали развратные действия в отношении вышеупомянутого господина Футтеркнехта. Вы нарушили параграф сто семьдесят пять, предусматривающий наказание за противоестественный блуд, а также параграф сто семьдесят пять «А» – противоестественный блуд, совершаемый с использованием зависимого положения потерпевшего.

Это не вопрос, а утверждение. Следователь говорит сухим юридическим тоном, и только огонек в маленьких глазках выдает его удовольствие от мучений Ганса.

– Мне было всего шестнадцать, – бормочет Ганс, – Рольфу Футтеркнехту – почти пятнадцать, вряд ли можно говорить о зависимом положении…

Гестаповец самодовольно улыбается:

– Фройляйн Шмитц?

И фройляйн Шмитц, слегка покраснев, усердно повторяет написанное:

– Футтеркнехт был моим непосредственным подчиненным в гитлерюгенде.

Ганс чувствует, что попался в ловушку, что его ударили по самому больному месту. «Почему?» – вот-вот спросит офицер, Ганс не раз задавал себе этот вопрос и в конце концов приходил к одному и тому же выводу.

Считал ли он Рольфа красивым? Он больше не знает. Быть может, его волновало восхищение на лице юноши, собственное отражение в этих широко раскрытых глазах.

– Ганс, ты мой идеал. Я хочу быть похожим на тебя!

Конечно, Ганс чувствовал себя польщенным, однако польщенность не обдает жаром и холодом, как озноб. Польщенность не занимает все мысли и не сводит с ума.

– Прости меня, Рольф. Сейчас я сам не свой. Я не хотел тебя обидеть, мне просто нравится, когда ты рядом. Ужасно нравится.

Как ни крути, а это уже нельзя было считать простой польщенностью.

Теперь следователю предстоит по кирпичику воссоздать случившееся, что он и делает, причем с удовольствием. В его записях черным по белому написана история, которая осталась в жизни Ганса клубком воспоминаний и чувств. Целый год от Пасхи до Пасхи, от весны до весны, одна долгая весна, а затем – конец. Никто никого не бросал, просто в один прекрасный день Ганс понимает, что Рольф скорее терпит его дружбу, чем отвечает взаимностью. Другие чувства уходят, и остается только стыд. Они общались с остальными юношами из отряда, но друг к другу относились холодно и равнодушно – так было легче пережить разрыв.