Скажи Алексу, чтобы не ждал

Вокруг звучат веселые солдатские песни о цветах, которые цветут только на родине, и о девушках, которые там ждут. Алекс втягивает носом русский воздух, и на него ударом под дых обрушивается ощущение утраты. Он опускается на колени и, свернувшись калачиком, садится между остальными, поезд едет медленно и вместе с тем – слишком быстро, удаляясь от места, которое Алекс называет родиной.

«Навсегда, – думает он, – на этот раз я уезжаю навсегда!»

Эта бесповоротность давит на сердце и вместе с тем удивляет. Недавно ему исполнилось двадцать пять – всего двадцать пять, четверть века! Зачем говорить о бесповоротности, когда впереди вся жизнь? Ни одна война не будет длиться вечно. В один прекрасный день Алекс сможет вернуться… однако он твердо уверен в том, что потерял свою Россию навсегда. Он больше никогда не увидит ее, свою Россию. Сквозь дырки в брезенте капает дождь, словно небо над головой печалится вместе с ним.

Далек обратный путь на Родину,
Как же он далек, как далек!
Каждый храбрый рядовой
Втайне тоскует по тебе.
Далек обратный путь на Родину,
Как же он далек, как далек!

Нелли он тоже больше не видел. Как только болезнь немного отступила, Алекса, как и всех остальных врачей, перебросили к линии фронта. Там на операционных столах лежали солдаты, пострадавшие от разрыва мин или подстреленные в засадах, там далекие раскаты Гжатска казались нескончаемым громом. Именно тогда они, запертые в бункере, как животные в стойлах, в полной мере вкусили солдатскую жизнь. Алекс радовался слабости, оставшейся после болезни. Он быстро засыпал и видел сны – не о преследованиях и арестах, а о матери. Он снова слышал, как она играет на фортепиано «Калинку», слышал ее ясный, умолкший более двадцати лет назад голос. Порой эти сны безжалостно прерывались чудовищным грохотом бомб или снарядов, которые падали неподалеку от бункера, вырывая Алекса из материнских объятий. Другие солдаты только вздыхали и переворачивались на другой бок, но Алекс долго потом лежал без сна, думая, что бы случилось, приди он тем утром на опушку леса, как и обещал. Что бы случилось, если бы из мюнхенского студента-медика Алекса превратился в русского партизана Сашу.

Поезд медленно-медленно продвигается вперед по покореженным рельсам, сокрушительная боль утраты медленно-медленно переходит в легкую тошноту, неприятную, но терпимую. Алекс выпрямляется и лезет в карман брюк, проверяя маленький клочок бумаги, на котором записал адрес Нелли. Там ли она сейчас? Ганс говорит, что нигде не смог ее отыскать, Алекс же не успел отправиться на поиски самостоятельно. По крайней мере, Валя по-прежнему живет по этому адресу, она перешлет письма Нелли или сохранит их до ее возвращения. Непременно нужно ей написать, да поскорее. Алекс должен объяснить, что произошло, что он подвел ее не из трусости. Но в первую очередь он должен объяснить это себе. Каждый студент-медик знает, что дифтерия – инфекционное заболевание, вызываемое бактерией, а бактерии не поддаются никакому душевному состоянию, их нельзя призвать или побороть силой воли, они незаметно проникают в организм и вызывают заболевание тогда, когда сами захотят.

Саша, ты ни в чем не виноват! Это невезение, неудачное стечение обстоятельств, если бы не дифтерия, ты бы ушел с Нелли и остался бы там, где твое место!

Если Алекс будет повторять это снова и снова, если напишет о случившемся Нелли, то в конце концов и сам поверит. Зажатый между пальцами клочок бумаги с адресом Нелли придает сил, и Алекс понимает, что за все время пребывания в России не написал Ангелике ни единого письма.

– Все в порядке? – неожиданно спрашивает Вилли.

Он сидит напротив Алекса с тех пор, как роту погрузили в вагон для скота, и беседует с Гансом, однако из-за шума вокруг Алекс не слышит ни слова из этой беседы. Он и не хочет ничего слышать, потому что уверен: они снова говорят о Германии.

– Да, пойдет, – отвечает Алекс и, чтобы окончательно успокоить Вилли, даже пытается выдавить улыбку.

– Ты очень бледный, – говорит Вилли. – Даже при плохом освещении видно. Белый, как известь.

Алекса трогает эта забота, но больше раздражает: сейчас ему хочется побыть наедине со своими мыслями, наедине со своими русскими мыслями.

– Все хорошо, – отрезает он, – просто меня подташнивает.

Вилли удивленно вскидывает брови:

– Повтори-ка!

– Что повторить? Что меня тошнит?

Вилли подталкивает локтем стоящего рядом Ганса:

– Ты тоже это слышишь?

– Что он должен услышать?

Ганс пристально смотрит на Алекса и немного щурится, словно прислушиваясь.

– Что происходит, что он должен услышать? – снова спрашивает Алекс.

Ганс широко улыбается.

– Ты говоришь с акцентом, Алекс, – говорит он, – с русским акцентом.

– Ерунда! – возмущается Алекс, однако теперь он и сам слышит, как раскатисто звучит его «р».

– Ничего не ерунда, акцент и правда есть, но очень легкий, – подтверждает Вилли, и Алекс, несмотря на слабость в животе, тоже улыбается.