Скажи Алексу, чтобы не ждал

Алекс сопротивляется желанию уйти, как сделали все остальные, долгожданная свобода так и манит. Порой дружба требует некоторых жертв. Алекс надевает на голову промокшую кепку, подходит к Гансу и примирительно кладет руку ему на плечо. Примирительно? Почему, собственно, примирительно, они ведь и не ссорились вовсе, ссора ограничилась предостерегающим «ш-ш-ш». Однако теперь, когда они вернулись сюда, в «столицу движения», этот жест кажется Алексу необходимым шагом навстречу. Он отчетливо понимает, что поступил бы так же, если бы сейчас Ганс стоял перед ним со своими опасными листовками.

– Ни один порядочный железнодорожник не пустит тебя в таком виде в вагон, – со смехом говорит он, – пойдем со мной, примешь у меня ванну!

Ганс с облегчением кивает и следует за ним.

Осень 1942 года

Гжатск и Ульм, война и детство – сложно представить два более разных места, однако теперь они кажутся похожими. Сестры выглядят бледными и раздраженными, как измученные солдаты, и Ганс постоянно боится спровоцировать взрыв необдуманным словом или поступком.

Отца и правда освободили из тюрьмы всего через восемь недель заключения – за примерное поведение, но теперь ясно, что лицензии налогового аудитора он лишится. Национал-социалистический союз юристов не нуждается в таком человеке, а без членства в союзе работы не найти, разве только простым бухгалтером, но бухгалтером много не заработаешь. Поэтому отец всегда в плохом настроении и срывается на Инге, которая и так завалена бумажной работой.

– Да что вы понимаете! Легко говорить громкие слова, сидя в Мюнхене! – возмущается Инге, когда Ганс утверждает, что нужно воспринимать исключение отца из союза как честь, что ни один порядочный человек не должен состоять в национал-социалистической организации. «Вы» – говорит Инге, потому что сейчас Софи для нее как бельмо на глазу. Инге считает, что сестра работает недостаточно усердно.

– Все всегда на мне, – вздыхает Инге, – все всегда ложится на старшего.

Конечно, она несправедлива по отношению к Софи, да и к Лизерль, которая взяла отпуск на своей работе в Тюбингене, тоже. Теперь они обе разрываются между работой и домашним хозяйством, совсем как и Инге. Мамино состояние ухудшилось. Она лежит в постели совершенно без сил. Софи и Лизерль по очереди приносят чай и суп, порой заглядывает Ганс и дает врачебные советы: много пить, много спать, много отдыхать.

«Много отдыхать». Он и сам знает, насколько глупо это звучит в такие времена, как сейчас, но в голову не приходит ничего лучше.

– Молись, дорогая матушка, молись побольше. Лизерль, будь добра, почитай маме что-нибудь из Библии!

– Очень сомневаюсь, что в следующем семестре смогу вернуться к учебе, – иногда грустно вздыхает Софи, выходя из спальни матери, и Ганс тогда отвечает:

– Союзники уже в Северной Африке, долго ждать не придется. Потом отец снова сможет нормально работать, мама поправится. До тех пор денег нам хватит, как-нибудь проживем.

Софи улыбается, но Ганс видит, что она не верит. Софи постоянно нервничает и курит еще больше прежнего.

Для Софи лето было сплошной чередой неудач, начавшихся еще на вокзале. Проводив поезд в Россию, Софи направилась к их с Трауте велосипеду, но его нигде не было. Кто-то украл велосипед, пока она, прощаясь, стояла у ограды. Пришлось признаться в этом Трауте. К счастью, злилась Трауте недолго, и потом они вместе отправились к Гансу домой, чтобы убраться. Сам он перед отъездом не успел. Софи рассердилась на старшего брата за то, что он повсюду оставил конверты и почтовые марки. В ящике стола даже лежали листовки! К счастью, на них наткнулись они с Трауте. Страшно представить, что бы произошло, если бы их обнаружил кто-то другой.

Несколькими днями позже Софи отправилась в Ульм – исполнять трудовую повинность на местном военном заводе. Там ей с утра до вечера приходилось стоять на конвейере и вкручивать шурупы, как дрессированной обезьянке, каждый день одно и то же. Работницы завода смеялись над студентками:

– Ты, может, и читала Шопенгауэра, но стоит немного поработать – и уже валишься с ног?

Конечно, Софи не опускала руки – она помнила о листовках. «Оказывайте пассивное сопротивление, где бы вы ни находились», и теперь в хорошо смазанном немецком механизме будет несколько незакрученных винтиков. Подневольным работницам из России и Польши – некоторые из них были еще совсем детьми – приходилось куда хуже, чем студенткам. Софи хотелось закричать каждый раз, когда одну из этих бедных девушек били без всякой причины. Вместо этого она просто стискивала зубы и думала об обеденном перерыве.

– Я же обещала продолжить наше дело, – объясняет она Гансу. – Если не в Мюнхене, то в Ульме.