Скажи Алексу, чтобы не ждал

Тогда Лиза впервые является ему во сне. Подобно Деве Марии, олицетворяющей абсолютную чистоту, парит перед ним, безмолвно закрывая собой болезненные воспоминания. Лиза – подруга Софи, она очень хорошенькая, симпатичная и по уши влюблена в Ганса, однако Ганс никогда не обращал на Лизу внимания, ведь она намного младше. Однако теперь Лиза становится его заступницей. Почему именно Лиза? Ганс не знает, но, проснувшись посреди ночи, он полон решимости снова увидеть ее. Она пресечет влечение на корню одной лишь своей невинной юностью, по крайней мере так думает Ганс. Мать не должна в нем разочароваться, только не снова. Ганс встает с койки и, раскрошив хлеб – все равно он не сможет его съесть, – крошками выкладывает на столе имя Лизы, как тайное благословение. Господи, убереги меня от всякой любви, если она не будет такой же чистой, как любовь к Лизе.

Примерно две недели спустя Ганса освобождают: в дело вмешиваются родители, а также его командир. На судебном процессе, который проходит в июне, собираются почти все парни из отряда. Ганс смотрит Рольфу в лицо и чувствует, как в груди у него что-то вспыхивает, не столько чувства, сколько воспоминание о чувствах, и заставляет себя думать о Лизе. Рольф тем временем уставился в пол и невозможно сказать, о чем он думает, возможно, его мучает совесть, по крайней мере Ганс на это надеется. Как он и предполагал, Эрнст – один из обвиняемых, а Вернер – один из свидетелей. Во время процесса говорят только судьи и адвокаты, подсудимые и свидетели отвечают односложно, в основном «да» или «нет», гораздо чаще «да». Родители тоже пришли, мать сидит впереди. Ганс просил ее сохранить все в тайне, по крайней мере от Лизерль и Софи. Однажды Инге придется узнать о случившемся, по крайней мере из-за Эрнста. Они собирались пожениться. Интересно, что теперь станет с их планами? Для Инге будет лучше забыть его. Наверное, и для Лизы будет лучше забыть Ганса, однако сейчас он нуждается в ней, нуждается в мыслях о ней, нуждается в ее лице рафаэлевской мадонны.

В конце слушания прокурор один за другим перечисляет все прегрешения Ганса. Было бы и вполовину не так плохо, если бы в зале не сидела мама, мама со своим крестиком на шее. Прокурор заканчивает, и вместо десяти лет Гансу грозит четырнадцать месяцев тюрьмы, милостиво округленных до года. Потом судьи удаляются на совещание. Они совещаются сорок пять минут, в течение которых в зале суда стоит почти полная тишина. Ганс торопливо проходит мимо родителей в коридор, чтобы никто не видел, как он вытирает глаза. Думай о Лизе, и все будет хорошо. Наконец судьи возвращаются и объявляют свой окончательный вердикт: из-за юности Ганса и доказанного факта дружбы между ним и Рольфом обвинение в использовании зависимого положения снимается. Обвинение в противоестественных сексуальных действиях остается, однако ввиду давности преступления и чистосердечного раскаяния подсудимого суд счел, что наказание, превышающее один месяц тюремного заключения, не представляется необходимым. В соответствии с законом об амнистии от тридцатого апреля тысяча девятьсот тридцать восьмого года граждане, осужденные на срок не более одного месяца, освобождаются от наказания. Тем самым судебный процесс над обвиняемым Гансом Шоллем можно считать закрытым.

Потом слушается дело Эрнста, ему дают три месяца, «Хайль Гитлер!» – и судебное разбирательство завершается.

Ганс воспринимает все происходящее отстраненно, словно во сне. Его спасла аннексия Австрии, подтолкнувшая Гитлера к этому акту доброй воли – закону об амнистии. Теперь Ганс свободный человек. Он встает, подходит к родителям, обнимает сначала мать, потом отца, все вокруг расплывается и кружится, как будто он сильно пьян. Ганс свободный человек, но он вовсе не чувствует себя свободным, он никогда больше не почувствует себя свободным, по крайней мере в этом государстве.

Осень 1942 года

Дождь стучит по брезенту, которым неплотно накрыт вагон для перевозки скота. Солдаты сбиваются поплотнее, освобождая место для стекающих на пол струек воды, еще несколько дней такой сырости – и все покроется плесенью. Впрочем, солдат это не волнует, как не волнуют блохи, вши и чесотка. Они больше не чувствуют ни зуда, ни проникающего снаружи холода, ни царящей внутри духоты – они не чувствуют ничего, потому что в головах у них крутится только одна мысль: «Домой! Мы едем домой!» По крайней мере, у большинства из них.

Алекс пытается встать, ему приходится хвататься за стену, чтобы не упасть – ноги затекли от долгого сидения на полу, поезд трясется. В брезенте над головой есть дыра, Алекс тянется к ней, пытаясь что-нибудь разглядеть, но не видит ничего, кроме полоски свинцового неба.

«Как бы то ни было, это полоска моего неба, – думает Алекс, – моего русского неба!»