Скажи Алексу, чтобы не ждал

Сейчас офицер зачитывает признание – или обвинение? – Рольфа. Ганс должен подтвердить его или опровергнуть, но не опровергает: зачем называть Рольфа лжецом, если каждое слово – правда? Следователь изучает под микроскопом каждый поцелуй, которым они обменялись в темноте палатки или дома после ухода родителей, каждое нежное слово, каждое прикосновение под резинкой тренировочных брюк… Было ли достигнуто сексуальное удовлетворение, была ли эякуляция? Вот что интересует его больше всего. Каждый отдельный раз он уточняет, получал ли Ганс удовлетворение, потому что это и есть настоящее преступление. Всегда есть совратитель и совращенный, так должно быть в национал-социалистическом государстве.

– Да, я каждый раз выступал инициатором сексуального контакта.

– Да, я испытывал вожделение.

– Да, я делал это из любви.

Снова и снова «да».

Когда следователь хочет проявить особую жестокость, он коротко поднимает руку и просит фройляйн Шмитц зачитать последний фрагмент стенограммы – из уст пожилой дамы он звучит еще постыднее. Однако Ганс не ломается, напротив, монотонность собственных ответов успокаивает, в какой-то момент он снова откидывается на спинку стула и спокойно вдыхает и выдыхает в перерыве между показаниями. Худшее позади, и от повторения хуже не станет. В голове всплывает отрывок из Священного Писания, где говорится о любви, которая долготерпелива и милосердна, не завидует и не превозносится, не гордится и не ведет себя непристойно – никогда не ведет себя непристойно.

Эрнст Реден, один из основателей Молодежного движения от первого ноября тысяча девятьсот двадцать девятого года, не скрывает, что ему нравятся мальчики. Эрнст охотно общается с влюбленной в него Инге: ему нравится ее искреннее восхищение. А вот Стефан Георге, например, окружал себя исключительно юношами, вдохновляясь их красотой при написании величайших стихов. Эрнст тоже пишет стихи, порой они с Гансом дают почитать друг другу свои произведения и допоздна обсуждают их за бесчисленными кружками черного чая и множеством сигарет.

– Должно быть, Стефан Георге поступал так же, – говорит Эрнст, – но, конечно, его юноши были прекраснее тебя.

Поэтому Ганс не слишком удивился, когда однажды Вернер шепотом рассказал о том, что Эрнст пытался с ним сделать. Тем не менее он резко отчитал брата:

– Ничего не желаю об этом знать!

Такова реальность: пока никто ничего не знает, возможно все. Пока Рольф не рассказывает о случившемся гестапо. Но, быть может, следователи вытащили из него признание в ходе кропотливой работы – половину жителей Ульма рассматривали под микроскопом, искали доказательства участия в «подрывной деятельности». Рольфа наверняка арестовали, совсем как и Инге, Софи и Вернера. Вдруг и Вернер настучал на Эрнста? Эрнст – тоже кандидат на офицерскую должность. Что значит «тоже»? Будущее Ганса теряется в шелесте бумаги, стуке пишущей машинки и его собственном вечном «да». Интересно, разрешат ли ему вообще вернуться в вермахт? Впрочем, ничего не поделаешь.

В конце больше всего мучений испытывает бедная фройляйн Шмитц – она становится пунцовой, оскорбленная в лучших чувствах, но мужественно держится, печатает и покорно повторяет каждую услышанную непристойность. Не будь ситуация столь страшной, Ганс бы рассмеялся. Следователь пролистывает документы до конца, поправляет очки и снова смотрит на обвиняемого, который почти расслабленно сидит на стуле. Лицо его ничего не выражает, и только нервно подрагивающие пальцы выдают боль.

– Это серьезные обвинения, – говорит следователь. – Очень серьезные. До десяти лет лишения свободы.

– Знаю, – отвечает Ганс.

– Оно того стоило?

Ганс пожимает плечами.

Его отводят обратно в камеру. Посреди коридора он чувствует слабость в коленях и спотыкается, но быстро овладевает собой. На двери камеры по-прежнему написано «Юноши». Остается надеяться, что это ему как-нибудь поможет.

Сейчас ранний полдень, однако на столе уже стоит ужин и кувшин с водой. Только теперь Ганс понимает, как сильно хочет пить, он бросается к столу и пьет прямиком из кувшина, не обращая внимания на то, что половина течет мимо. Он чувствует, как его тело поглощает жидкость, как влага поднимается к глазам. Из всех последствий, которые повлечет за собой грядущее судебное разбирательство, самым страшным вдруг кажется то, что мама обо всем узнает. Его дорогая верующая мама. Смотри на Иисуса Христа, молись Богу. Он столько молился, но это не помешало ему влюбиться в юношу, а произнесенные после слова покаяния казались неискренними. Неужели его вера была недостаточно сильна? Эта мысль лишает последних сил. Ганс падает на койку и сразу же засыпает.