Скажи Алексу, чтобы не ждал

Поэтому она частенько обедала со старыми друзьями. Хорошими друзьями, надежными друзьями. Конечно, Софи не могла рассказать им подробности, но было очевидно, что она ищет соратников для тайной организации сопротивления. Одному из этих друзей – еще школьнику, которому только исполнилось восемнадцать, но очень восторженному и готовому на все, – Софи передала часть присланных Францем денег. Юноша купил гектограф, но утопил его в Дунае. Потом он, заикаясь, сказал, что хотел помочь – и поможет! – но страх оказался слишком велик.

Софи не понаслышке знает, что такое страх, поэтому сердилась недолго. Страх неотступно преследовал ее все лето – страх за жениха, за родителей, за находившихся в России братьев и, конечно, за Шурика. Известие о смерти Эрнста Редена невероятно огорчило и разозлило ее, но ни гнев, ни горе не смогли подавить проклятый страх.

К тому же осенний авианалет на Мюнхен оставил свой след не только в городе, но и в душе Софи. Комнаты, в которой она прожила несколько дней, став студенткой, больше не существует. В доме никого не было, когда зажигательная бомба пробила крышу, теолог и его семья не пострадали, но на следующий день Софи стояла перед грудой обломков, где нечего было разбирать, и тряслась от страха, которого никогда прежде не испытывала.

От страха не проснуться после ночной бомбардировки.

От страха быть уличенной в предательстве.

От страха быть уличенной слишком рано, до того как они чего-нибудь добьются, до того как «Белая роза» расцветет в полную силу.

Постоянный страх – вот что делает Софи такой раздражительной и уязвимой к сетованиям Инге и укоризненным взглядам Лизерль. Ганс частенько вспоминает Россию, вернее последние недели в бункере: атмосфера как перед прорывом фронта, воздух звенит от напряжения, кажется, будто вот-вот начнется лагерная лихорадка.

«Если бы только Вернер был здесь, – думает Ганс, – его спокойный нрав пошел бы на пользу всем нам». Но Вернер все еще на войне и вернется не раньше Нового года.

Зато приехал Алекс – чтобы поддержать Ганса, но в первую очередь – чтобы расширить круг сопротивления. Дома Алекс пробыл недолго, там он по обыкновению продолжал ругаться с Элизабет, но настоящей неожиданностью стало то, что теперь он серьезно поссорился с отцом, возможно впервые в жизни. Повод был пустяковым, по крайней мере по мнению Ганса, однако для Алекса вопрос имел национальное значение. Алекс видел бедные крестьянские избы, ветхие лачуги, в которых живут русские – настоящие русские! – и теперь уютный особняк, украшенный вязаными салфетками и коврами, кажется ему оскорблением. Отец спросил, не заделался ли Алекс коммунистом, ценит ли жизнь, которую они с Элизабет построили для него здесь, в Германии? Ради него – него! – они решились на побег, полный опасностей, сделали все, чтобы дать ему хорошую жизнь, и вот его благодарность?!

– Разве я просил о такой жизни? – выкрикнул Алекс, разумеется по-русски, со своими он больше не говорит на другом языке, а потом выбежал из дома и с тех пор не возвращался.

По словам Алекса, лучше бродяжничать по ночам в компании опустившихся пропойц, лучше курить и пить, чем хотя бы час пролежать в слишком мягкой постели!

Бродяжничать, пить и курить – все это Ганс и сам может ему предложить, и вот они оба в Ульме, оба в некоторой мере бездомные.

Здесь Алекс становится для Ганса опорой, но еще большей опорой он становится для его сестер. Алекс всегда обладал определенной привлекательностью, а теперь, вернувшись из России, еще больше притягивает своей экзотичностью. Поздно вечером, когда Инге наконец заканчивает бумажную работу, а Лизерль вместе с матерью совершают ночную молитву, все пятеро собираются на мансарде, в бывшей детской, и Алекс играет на старой гитаре Ганса красивые русские песни. Ганс уже знает все слова наизусть, а сестры его слушают пение с восторженным видом, на припеве одной из песен Софи начинает громко подпевать, и остальные смотрят на нее с удивлением.

– Этой песне меня научили русские девушки на заводе, – объясняет Софи. – Они такие славные и даже не понимают, как несправедливо с ними обращаются. Когда бригадир на них кричит, они просто смеются. Что им остается? А еще они поют. Поют при любой возможности.

Инге и Лизерль уходят поздно. Иногда часы показывают далеко за полночь, когда они, сонно покачиваясь, спускаются в свою комнату. Софи остается до утра, с заспанными и покрасневшими глазами обсуждая происходящее. Пополнить свои ряды, привлечь на свою сторону как можно больше людей – Софи успела прийти к тому же мнению, что и Ганс, и предложение Вилли поехать навестить своих друзей в Сааре вызывает у нее волну энтузиазма.

– Я снова переговорю с местными жителями, – говорит она, затягиваясь сигаретой, – они нас поддержат. Когда дело касается каждого, то любой даже самый большой страх можно преодолеть.

– А как же Берлин? – внезапно спрашивает Алекс.

Ганс округляет глаза от удивления:

– У тебя есть друзья в Берлине, и ты говоришь об этом только сейчас?