Скажи Алексу, чтобы не ждал

– Эй, Ганс, – зовет он и пускается в сбивчивые объяснения: – Я пришел потому, что… В общем, я принес машинку, чтобы… ну, знаешь… Студенческие дела и все такое…

Ох, Алекс, почему ты совсем не умеешь лгать?! Что будет, если за тебя возьмется гестапо? Раз мы говорим правду, то теперь должны как можно быстрее научиться лгать, такова жизнь.

– Спасибо, – бормочет Ганс, – спасибо.

– Не волнуйся, Шурик, – со смехом вмешивается Софи, – на Гизелу можно положиться. Правда, Гизела?

Гизела энергично кивает, как будто боится сделать что-то не так, боится реакции Софи.

– Вот-вот, – говорит Софи. – А теперь поставь машинку ко мне в комнату, Шурик. У Ганса вечно бардак, там нет места.

Алекс делает, как она велит, и остается на чашечку чая, но, как и в случае с Трауте, он чувствует, когда лишний. Вскоре, запинаясь, он говорит, что должен идти:

– Меня ждет Лило… Мы хотели поговорить о… эм-м-м… ну, ты знаешь…

Алекс вежливо благодарит за пирог, к которому даже не притронулся, и уходит.

Софи уходит заварить свежий чай и делает это ужасно долго. Ганс тем временем развлекает Гизелу беседой. Он больше ни о чем не спрашивает, а рассказывает о себе, особенно о России – не об изъеденном червями солдате, конечно, а об игре на балалайке и о церковной музыке, и глаза Гизелы загораются.

Гизела уходит поздно, очень поздно, трижды она порывалась уйти и трижды Ганс уговаривал ее остаться, но потом, через некоторое время, ей это удается, Ганс набрасывает ей на плечи пальто и провожает до двери:

– Проводить вас домой?

– Нет, это совсем не обязательно, спасибо…

– Как скажете.

– Ну что ж…

– До скорой встречи, фройляйн Шертлинг.

– До скорой встречи, герр Шолль!

Гизела делает книксен, после, смутившись, неуверенно улыбается и уходит. Ганс смотрит ей вслед, пока она не скрывается за домами.

Он возвращается в квартиру и видит на пороге Софи, которая с гордым видом упирает руки в бока:

– Ну?

– Она миленькая.

Софи смеется:

– Просто «миленькая»? Она идеально тебе подходит!

– Как скажешь.

– Серьезно, Ганс, – говорит Софи, на этот раз со свойственной ей строгостью. – Тебе нужна девушка.

Конечно, Лиза показала ей письма. Лиза обручена, а его письма – сбивчивые любовные письма с фронта. Но если вмешательство Софи проявляется в виде фройляйн Шертлинг, то Ганс не возражает. Он садится поудобнее и закуривает сигарету, а Софи уходит к себе в комнату и ставит пластинку в граммофон. Квартиру наполняют веселые переливы фортепиано, «Форель» Шуберта, жизнь могла бы быть прекрасной, невероятно прекрасной.

Зима 1942 года

С первым днем адвента приходят и лютые холода, хочется думать о пришествии Иисуса Христа, но не получается: сейчас не время для ожиданий. Когда Ганс пытается молиться, то в молитву каждый раз вмешивается что-нибудь постороннее – слова Томаса Манна, которые звучат из радиоприемника, новости о больших потерях под Сталинградом, мысли об ангельском личике фройляйн Шертлинг или о грядущей демократии (как и где ее будут формировать, в Берлине или все-таки в Мюнхене? отсюда было бы, конечно, лучше: южные немцы не пруссаки), сетования на то, что бумага подорожала, да и конверты достать непросто…

Как бы Ганс ни старался, мысли его не поддаются упорядочиванию ни в молитве, ни в чем-то другом, он пишет текст для листовки и в клочья рвет черновик за черновиком. Он пытается писать вместе с Алексом, перебрасываясь с ним обрывками фраз, как раньше, смешивая мысли, подсказывая друг другу слова, но получается только хуже. Их предложения сталкиваются, подобные множеству отдельных шипов, а не белой розе. Тогда они пытаются разделить работу, первую часть пишет Ганс, вторую – Алекс, или наоборот, но получившиеся части никак не хотят складываться в единый текст. Гансу кажется, что за лето Алекс несколько разучился писать по-немецки; кроме того, у него все всегда сводится к превосходству России.

– Мы хотим достучаться до немцев, – говорит Ганс. – Как ты знаешь, большинство из них ничего не знают о русских. Надо показать последствия войны для их собственной страны, будущее Германии – вот что важно.

– Да? – упрямо возражает Алекс. – А мне важен мир.

В конце концов Ганс предлагает привлечь Софи в качестве третейского судьи, надеясь, что она сможет образумить Алекса.

Софи сидит у себя в комнате и читает – вернее, смотрит в книгу. Интересно, когда она в последний раз переворачивала страницу? С недавних пор Ганс видит Софи такой все чаще: на первый взгляд она погружена в какую-то работу, но на самом деле погружена в мысли, и тогда напоминает Гансу его самого, когда на душе у него наступает осень.

Софи как будто бы рада отвлечься, она закрывает книгу и подходит, благоговейно садится на кровать Ганса и слушает, как ей читают оба черновика – сначала Ганс, потом Алекс, ее сосредоточенное лицо не выдает никаких эмоций. Когда Алекс заканчивает последнее предложение, она задумчиво переводит взгляд между ними и наконец качает головой.