Скажи Алексу, чтобы не ждал

– Отличная работа, – торопливо говорит она, – правда отличная. Вы пишете правильные вещи, но если мы собираемся печатать листовку большим тиражом, то она должна быть… однозначной. Написанной понятными и ясными, как фуга Баха, словами. Люди должны понимать их и чувствовать одновременно.

Потом она выдвигает предложение, которое заставляет Ганса потерять дар речи – не столько из-за самого предложения, сколько из-за того, что Ганс не додумался до него раньше.

И вот он стоит перед маленьким, несколько обветшалым домиком и думает: такое скромное жилье совсем не подходит именитому профессору! Впрочем, нацисты никогда бы не позволили такому человеку жить где-нибудь еще, отсутствие роскоши – это отличительный знак.

Прежде для них с Алексом этот адрес был набором букв, второпях перепечатанных из телефонного справочника посреди ночи. Алекс осторожно прислоняет велосипед к стене дома, однако, несмотря на всю его осторожность, часть штукатурки осыпается на руль.

– Нам точно сюда? – недоверчиво спрашивает он.

Ганс кивает.

С верхнего этажа доносится менуэт из «Нотной тетради Анны Магдалены Бах», который слышно даже сквозь закрытые окна. Время от времени проскальзывает фальшивая нота, после чего музыка стихает, но ненадолго.

Откашлявшись, Ганс нажимает на дверной звонок, отчего игру на фортепиано прерывает пронзительное дребезжание. Долгое время ничего не происходит, Ганс обхватывает себя руками, он замерз и сейчас немного завидует Алексу, на котором меховая шапка, пусть даже выглядит она нелепо.

– А что, если он… мыслит иначе? – тихо спрашивает Алекс.

– Ты же слышал его речи, – отвечает Ганс, – и потом, мы писали ему из Варшавы и из России. Он знает, что происходит. Он нам поможет.

Алекс кивает, но по лицу видно, что он не до конца убежден.

Ганс собирается позвонить во второй раз, однако в эту секунду входная дверь с громким скрипом распахивается, и перед ними предстает девочка лет двенадцати-тринадцати, с двумя туго заплетенными косичками и со строгим взглядом.

Ганс улыбается: обычно он нравится девочкам такого возраста. Но не этой.

– Да? – спрашивает она, скрестив руки на груди.

– Моя фамилия Шолль, а это мой однокурсник Шморель, мы – студенты вашего отца, уважаемая фройляйн, – говорит Ганс со всем обаянием, на которое способен, но взгляд девочки остается строгим.

– Папа́ у себя в кабинете, – невозмутимо отвечает она, – и ему не нравится, когда его беспокоят. У вас что-то срочное?

– Чрезвычайно срочное, – отвечает Ганс, улыбаясь еще шире.

Девочка на мгновение задумывается, а потом решает сжалиться:

– Проходите.

Ганс окидывает Алекса торжествующим взглядом, у него такое ощущение, будто самая трудная часть работы позади.

Девочка ведет незваных гостей по скрипучему коридору – кажется, все в этом доме скрипит и стонет, однако он выглядит очень чистым и с любовью обставленным. На стенах висят фотографии, на них запечатлены одетые в баварские национальные костюмы мужчины и женщины и альпийские луга, где пасутся коровы. Есть там и семейная фотография, на которой с младенцем на руках стоит профессор Хубер, а рядом с ними – улыбающаяся девочка с косичками, она выглядит младше, но у нее такие же косички.

Увидев эту фотографию, Ганс судорожно сглатывает, он и сам не знает почему. Они быстро проходят мимо, и в конце коридора девочка стучит в закрытую дверь:

– Папа́?

Из комнаты слышится неразборчивое и недовольное ворчание.

– Папа́, – снова зовет девочка, – к тебе пришли двое студентов, господин Шолль и господин Шморель…

– Войдите, – слышится изнутри рокот, и девочка открывает дверь в кабинет. В кабинет профессора Хубера.

Профессор сидит за столом, как Ганс и представлял, и его почти не видно за стопками книг, и это лишь малая их часть – стены заставлены книгами буквально от пола до потолка. В кабинете стоит запах старой пожелтевшей бумаги, кожаных переплетов и спертого воздуха, слышно, как за стопками книг неустанно скрипит перьевая ручка.

– Спасибо, Биргит, – бурчит профессор, не переставая писать. – Будь добра, принеси господам кофе.

Не успевают Ганс с Алексом возразить, что в этом нет необходимости, они зашли ненадолго, как маленькая строгая Биргит послушно исчезает за дверью.

– У вас очаровательная дочь, – говорит Ганс.

– Садитесь же, – бормочет профессор Хубер.

Но перед столом всего один стул, поэтому Ганс и Алекс в нерешительности стоят по обе стороны от него. Профессор Хубер тем временем сосредоточенно пишет письмо. Должно быть, кухня находится рядом: звон посуды смешивается со скрипом ручки, Ганс рассматривает корешки книг, а Алекс – гипсовые бюсты на полках. Все великие немецкие мыслители объединены этими книгами и бюстами, и один из них, думает Ганс, сейчас находится напротив него. Профессор Хубер дописывает предложение, ставит точку и откладывает ручку в сторону.

– Простите мне мою грубость, – объясняет он с несколько тщеславной улыбкой, – но издатель поставил мне жесткие сроки. Я пишу монографию о Лейбнице. Итак, чем могу вам помочь?