Скажи Алексу, чтобы не ждал

Ганс с Алексом дружно смотрят на стоящий между ними стул и не двигаются. Ганс откашливается и открывает было рот, но в эту секунду возвращается Биргит, которая с ловкостью официантки несет три исходящие паром чашки.

– Спасибо, Биргит, – говорит профессор, – а теперь можешь вернуться к своему Баху. И, бога ради, не забывай знак диеза. Каждый раз одна и та же ошибка…

Биргит виновато кивает:

– Хорошо, папа́.

– Талантливая девочка, – поясняет профессор Хубер, когда Биргит покидает кабинет, – но, к сожалению, репетирует без энтузиазма. Итак, повторюсь: чем я могу вам помочь?

Ганс с надеждой смотрит на Алекса, однако тот полностью сосредоточен на ячменном кофе, который пьет с явной неохотой. Судя по всему, процесс требует от него полной отдачи. Да и потом, философия – это конек Ганса, профессор Хубер нетерпеливо постукивает пальцами по столу.

– Профессор Хубер, – наконец говорит Ганс, прочищает горло, и тут его осеняет: – Профессор Хубер, что вы думаете о тезисе Лейбница о лучшем из всех возможных миров?

Профессор Хубер и Алекс смотрят на Ганса с одинаковым удивлением, но тот знает, что задал правильный вопрос.

– Во всяком случае, Лейбниц вкладывал в понятие «лучший из всех возможных миров» не тот наивный смысл, который насмешливо приписывал ему Вольтер, – несколько растерянно отвечает профессор Хубер. – Скорее он описывал Бога как творца, подчиняющегося логике…

Алекс едва заметно морщится, с трудом подавляя зевоту. Со второго этажа снова доносится звук фортепиано, Биргит прислушалась к словам отца – теперь она фальшивит намного меньше, чем прежде.

– …следовательно, добро порождает зло, – подводит итог Ганс.

– В целом верно, пусть и очень упрощенно, – недовольно отвечает профессор Хубер. – Очень упрощенно.

– А наоборот? – спрашивает Ганс. – Порождает ли зло добро?

Кажется, после этих слов профессор понимает, к чему он клонит. Он ставит чашку на стол и встает, однако даже стоя он намного ниже своих студентов, ему приходится смотреть на них снизу вверх.

– Герр Шолль, герр Шморель, – говорит профессор, изучающе глядя сначала на одного, потом на другого, – будьте любезны, господа, скажите, зачем вы пришли на самом деле?

Ганс молчит, поэтому отвечает Алекс:

– Из-за «Белой розы», профессор.

С тем же успехом он мог сказать: «Чтобы убить вас, профессор!» Профессор Хубер выглядит перепуганным донельзя. Он округляет глаза и зажимает руками свой искривленный рот.

– Шолль, Шолль, Шолль… – бормочет он, – мне следовало догадаться, я должен был догадаться. Этот витиеватый напыщенный стиль, переполненный лавиной буржуазных цитат… Не зря он показался мне знакомым.

– Значит, вы прочитали листовки, – заключает Ганс. Несмотря на очевидную критику, он не может сдержать улыбку.

– Прочитал и сразу же бросил в огонь, как всякий здравомыслящий человек, – выплевывает профессор. – Если бы такое воззвание нашли у меня дома… Страшно представить, что могло бы случиться!

– Но мы должны что-то сделать, – оправдывался Ганс. – Вы же сами так говорили!

– Но делать это надо разумно!

– Разумно, – повторяет Алекс. – А люди под Сталинградом гибнут разумно?

Профессор отшатывается – похоже, упоминание Сталинграда ударило его по больному.

– Еще ничего не известно, – бормочет он, – пока ничего нельзя сказать…

– Все известно, было бы желание знать, – перебивает Алекс. – Даже «Фёлькишер Беобахтер» признает, что русские сокрушили оборонительную линию немцев под Сталинградом. Можно только представить, как обстоит ситуация на самом деле…

Алекс резко замолкает и опускает взгляд. После слов о Сталинграде голос его кажется почти счастливым, остается только надеяться, что профессор ничего не заметил.

Впрочем, профессор никак не реагирует, он стоит за столом как каменное изваяние и смотрит куда-то вдаль, в точку над головами студентов. Тишину нарушает только исполняемый в сотый раз менуэт Баха.

Ганс лезет в карман пиджака и достает несколько плотно исписанных листов бумаги, Алекс торопливо следует его примеру.

– Прочтите, – просит Ганс, и они одновременно, как по команде, кладут бумаги профессору на стол: Алекс – слева, Ганс – справа. Профессор Хубер не реагирует, он словно оцепенел.

– Да, текст плохой, – поспешно говорит Ганс. – Мы не знаем, как объединить все идеи… И никак не можем договориться. Если бы вы, профессор, собрали из них воззвание, которое поймет каждый немец, буквально каждый… знаете, что-то вроде фуги Баха… воззвание, которые положит конец войне. Если кто и может это сделать, профессор, так это вы.

Профессор Хубер отмирает – по крайней мере, лицо его начинает оживать. Он переводит взгляд между Гансом и Алексом, однако Гансу внезапно кажется, что он смотрит на них не снизу вверх, а, наоборот, сверху вниз, как отец на двух непослушных, но любимых сыновей. Биргит берет последнюю ноту менуэта, возможно впервые в жизни сыграв его без ошибок.

– У меня жена и двое детей, – говорит профессор. – Они зависят от меня. От моей работы.

– Понимаю. – Ганс собирается забрать черновики, но профессор перехватывает его руку.