Скажи Алексу, чтобы не ждал

Постепенно нервное напряжение спадает, на смену ему приходит усталость, которая наваливается тяжелым одеялом, пытаясь задушить. У Алекса появляется искушение лечь прямо на скамейке в здании вокзала. Нет, это слишком рискованно – примут еще за бродягу, за «чуждый элемент общества». Нет ничего лучше, чем скитаться по миру, изо дня в день жить тем, что посылает Бог, однако нацисты совершенно нетерпимы к бродягам.

Денег у Алекса более чем достаточно. Вот уже несколько дней он носит с собой все свои сбережения, а также свежую фотографию для документов – на всякий случай. Если бы Ганс узнал, он бы, наверное, посмеялся над ним. Или, скорее всего, рассердился бы: смысл тайной организации в том, чтобы оставаться тайной… Конечно, Ганс прав, но тайная организация совершенно не подходит сути Алекса: сегодня он скроется и, быть может, скроется и завтра, но сколько можно так жить, скрываясь и убегая? Он не рожден для того, чтобы находиться в подполье, ему нужны свет и воздух, нужны бескрайние русские просторы, а не узкие рамки конспирации, почему он снова дрожит, почему не может перестать дрожать, когда вокруг не видно ни души?..

Все, что ему нужно, – это комната на ночь, кровать и немного сна, убеждает себя Алекс, и тогда все будет хорошо. Сейчас в нем говорит разум, а не чувства.

Третьего февраля тысяча девятьсот сорок третьего года следует официальное объявление о поражении немецких войск под Сталинградом.

Февраль 1943 года

Алекс больше не возвращается домой. «У меня нет дома», – объясняет он, и Ганс не задает лишних вопросов.

Однажды они втроем с Вилли до глубокой ночи ходят по Мюнхену, разбрасывая листовки. Несмотря на поездки в другие города, листовок все еще слишком много, а скоро станет еще больше – профессор Хубер уже работает над следующей. Сталинград должен стать искрой, от которой вспыхнет всеобщий пожар, нет другого пути, кроме мира, и теперь все должны это осознать! Они больше не придумывают никаких оправданий на случай, если их поймают. Их не поймают, и Ганс нащупывает в кармане куртки пистолет – наследие тех времен, когда он мечтал стать офицером, пистолетом давно никто не пользовался, однако сейчас он придает Гансу уверенность. Ганс кладет последнюю пачку листовок перед чьей-то дверью, и они неторопливо возвращаются домой, как трое ночных гуляк, идущих с танцев или тайного свидания. Они много смеются и громко разговаривают. Софи ждет на пороге, скрестив руки:

– Я уже думала, вы не вернетесь!

– Милая моя Софи, не делай такое лицо! Лучше достань бутылочку из кухонного шкафа, хорошее вино успокаивает нервы!

Однако в этот вечер они почти не пьют – уже после нескольких глотков кураж сменяется свинцовой усталостью и леденящим страхом, оба парализуют. Вилли вскоре прощается, Софи удаляется к себе комнату, а Ганс берет грубые шерстяные одеяла, несколько декоративных подушек и спальный мешок и готовит Алексу постель рядом со своей кроватью.

– Спокойной ночи, Алекс!

– И тебе спокойной ночи!

Впрочем, они оба знают, что это не более чем пустые слова. В темноте ничто не может сдержать мрачных мыслей, которые крутятся в голове. Мыслей о том, что случится, если ничего не предпринять. Гитлер не может выиграть войну, но может ее затянуть. Надолго ли? Каждый новый день войны влечет за собой множество смертей и риск угодить в лапы нацистов. Кто проявит больше стойкости: Гитлер со своими приспешниками или кучка невыспавшихся студентов?

Ганс часами ворочается в постели как больной лихорадкой. Впрочем, Алексу тоже не спится: то скрипнут деревянные половицы, то зашуршит шерстяное одеяло, порой он встает и тихо уходит из комнаты, из квартиры – наверное, в туалет, а может, куда-нибудь еще, высматривая что-нибудь, но что? Тогда Ганса охватывает беспричинный страх, что Алекс больше не вернется, но тот всегда возвращается и ложится обратно в постель, и чем больше он старается не шуметь, тем больше шума издает, а если на мгновение засыпает, то разговаривает во сне.

– Что ты сказал, Алекс?

Алекс всегда бормочет по-русски, а потом резко, будто с перепугу, просыпается, и Ганс еще долго слышит в темноте его тяжелое дыхание.

Они мешают друг другу заснуть, однако Ганс знает, что в одиночестве заснуть ему было бы гораздо труднее.

Через некоторое время дверь открывается и входит Софи, она останавливается у кровати Ганса, обняв себя руками, как маленькая девочка, которую мучают кошмары. Ганс пускает сестру к себе под одеяло и дрожит, ощущая прикосновение ее холодных ног, и вспоминает Фрица, который едва спасся из Сталинграда. «Отделался парочкой обмороженных пальцев!» – написал он Софи. Конечно, та испытала невероятное облегчение, когда получила письмо, но все равно не может заснуть, ни одна, ни с Гансом. Теперь они втроем ворочаются с боку на бок, сопят и создают невероятный шум, и все же, думает Ганс, близость – единственное, что еще приносит хотя бы толику успокоения. Близость и, возможно, чуточку морфия.