Скажи мне нет, скажи мне да…

Смыкаются веки. Под ними
ни света, ни сумрака нет,
а только беззвучное имя
         или невидимый след.

То медленный, дремлющий ангел
блуждает в предутреннем сне.
Спокойную поступь сомнамбул
         пошли, далекий, и мне.

Январь 1984

«Всё гуще скупость мебели, обоев…»

Всё гуще скупость мебели, обоев,
всё жальче им наследства светового.
Ночной повернутые стороною,
они тверды для семени глазного.

Различий всходы увядают, сохнут.
Ночную пустошь караулит зренье.
По стенам бледные блуждают окна,
в душе, в глаза не глядя, бродят тени.

Качаясь, челюсть имена бормочет.
Не откликаются жильцы сознанья,
не знающего: сторож! сколько ночи?
Но ночь еще, еще для утра рано.

Взгляд отводя, они свой свет скрывают.
Такая ночь длинней, чем сумрак комнат.
Но недоступный свет не покидает
далеких лиц, склоненных в сердце темном.

Май 1984

«Склоненный к ограде стеклянной…»

А.

Склоненный к ограде стеклянной
не знает: остатки ли зданий,
кусты, пустота ли глазам
его не видны. Из тумана
сгущаются клинья сиянья
и тянутся к фонарям.

Незримые вещи покорны
тому, кто тоскует по ним,
тумана оконного гранью
в кресте переплета храним.
Их облика скрытые корни
туда протянулись, где рано

раздавшийся стон заглушён,
к зарытому в воздух покою,
который и им всё родней.
Но тает тайник и с собою
тот клад, что в нем был заключен,
уносит за ряд огней.
Найти бы, сиянию вторя,
источник и счастья и горя.

Но жизнью всегда загражден
взгляд встречный, страданье чужое —
прозрачною, прочной, своей.

Ноябрь 1984

«Темнеет. На полу под елкой…»

А.