Скорбь сатаны

— Вы пугаете меня, — бормотала она, и при лунном свете я заметил, что она страшно побледнела. — Такие обещания невероятны и невозможны! Вы говорите как будто вы не смертный человек. Я не понимаю вас, князь Риманец, — я никогда никого похожего на вас не встречала, и что-то во мне протестует против вас… Кто вы? И отчего вы говорите так странно? Простите меня, если я кажусь вам неблагодарной… но пойдемте домой… Я уверена, что, очень поздно… И мне холодно… Она задрожала и схватилась за низкую ветку дерева, чтобы устоять на ногах

Риманец остался неподвижен и глядел на нее в упор…

— Вы говорите, что моя жизнь одинока, — продолжила нехотя мисс Клер с какой-то тихой грустью в голосе, — и вы предлагаете любовь и брак, как единственные условия счастья для женщины. Вы, может быть, правы. Я не смею утверждать, что вы не правы. В числе моих знакомых и друзей много замужних женщин, но я не поменялась бы ни с одной из них. Я мечтала о любви, но потому что мои мечты не осуществились, еще не причина унывать. Если Бог желает оставить меня одной, я роптать не буду, и мое уединение далеко не одиночество. Работа хороший товарищ, к тому же у меня книги, цветы, птицы, я никогда не бываю одна. И я не сомневаюсь, что когда-нибудь исполню свой сон любви, если не в этой жизни, то в будущей. Я могу подождать.

И, проговорив последние слова, Мэвис подняла глаза к небесам, где несколько звезд тихо блестели на ее лице было выражение ангельской кротости и спокойствия, и Риманец придвинулся к ней с восторженным блеском в глазах.

— Да, вы можете подождать Мэвис Клер, — сказал он звучным голосом, в котором не слышалось больше ни малейшего оттенка грусти.

— Вы можете подождать. Но скажите мне одно, подумайте минуту, поймете ли вы меня? Можете ли вы вернуться к далекому прошлому, и увидеть в нем мое лицо, не здесь, a в другом мире? Подумайте, видели ли вы меня, когда давно, в сфере красоты и света, когда вы были Ангелом, Мэвис, а я не тем, что я теперь! Как Вы дрожите! Но не бойтесь, я не повредил бы вам за тысячу миров. Вам кажется, что я обезумел, я знаю, но я думаю о прошлом, безвозвратном прошлом, и я наполнен сожалениями, которые жгут мою душу сильнее огня. Итак, ни земное богатство, земная власть, ни земная любовь, не могут прельстить вас, Мэвис, а ведь вы женщина! В таком случае чудо. Вы такое же чудо, как капля неоскверненной росы, которая в своей окружности отражает лазоревое небо, потом впитывается в землю, принося влагу и жизнь тому месту, где она исчезает… Я ничего не могу сделать для вас; вы ничего не хотите, и мои услуги отвергаете! Но так как я не могу помочь вам, то вы должны помочь мне, — и, внезапно упав на колени, Лючио благоговейно взял руку Мэвис и поцеловав ее, — я прошу немного, только чтобы вы помолились за меня. Я знаю, что вообще вы молитесь, так что для вас это не будет затруднением. Вы верите, что Бог внимает вам и, глядя на вас, я тоже этому верю! Только чистая женщина может внушить веру мужчине. Помолитесь за меня, как за существо упавшее, которое стремится к благу, но достичь его не может, которое живет под гнетом наказания и хотело бы проникнуть в рай, но благодаря проклятой воле человека, присуждено к аду. Помолитесь за меня, Мэвис Клер, обещайте мне, что вы помолитесь. Этим вы поднимете меня на одну ступень ближе к славе, которую я утерял.

Я слушал, пораженный удивлением. Мог ли это быть Лючио, насмешливый, беспечный, циничный зубоскал, каким я так хорошо его знал? Был ли это действительно он — преклоненный, как кающийся грешник, опустивший свою гордую голову перед женщиной? Я видел, как Мэвис высвободила свою руку из его и смотрела на него вниз, испуганная, растерянная. Вскоре она заговорила нежным, однако дрожащим голосом:

— Если вы так горячо этого желаете, я обещаю: я буду молиться, чтоб странная и горькая скорбь, по видимому, снедающая вас, удалилась бы из вашей жизни.

— Скорбь! — повторил он, прерывая ее и вскакивая на ноги с жестом, проникнутым страстью. — Женщина, гений, ангел, кто бы вы ни были, не говорите об одной скорби для меня. У меня тысяча тысяч скорбей — нет, миллион миллионов, которые, как пламя, пылают в моем сердце и так глубоко сидят! Гнусные и мерзостные преступления мужчин, низкие обманы и жестокости женщин, бесчеловечная, лютая неблагодарность детей, презрение к добру, мученичество ума, себялюбие, скупость, чувственность человеческой жизни, безобразное кощунство и грех творений по отношению к Творцу — вот они, мои бесконечные скорби! Они держат меня в несчастии и в цепях, когда бы я хотел быть свободным. Они создают ад вокруг меня и бесконечную муку и совращают меня с пути истины, пока я не делаюсь тем, кем не могу назваться ни себе, ни другим. А между тем… вечный Бог мне свидетель… Я не думаю, чтоб я бы так же дурен, как самый дурной человек на земле. Я искушаю, но я не преследую; я предводительствую многими людьми, однако я действую так открыто, что те, кто следует за мной, делают это больше по своему выбору и свободной воле, нежели по моему убеждению.