Скорбь сатаны

Мы обедали в тот день поздно и, утомленные долгим пребыванием на воздухе, разошлись сравнительно рано. Последнее время я спал очень крепко; прошло несколько часов… И я внезапно проснулся, как от прикосновения невидимой руки. Я стремительно поднялся с подушек, лампадка бледно теплилась в углу, и в этом слабом свете я увидал, что Сибилла уже не лежала рядом со мной. Мое сердце как-то вздрогнуло, потом почти остановилось, предчувствие какой-то неожиданной беды охладило мне кровь. Я отодвинул шелковую драпировку постели и осмотрел комнату. Она была пуста. Потом быстро вскочив, оделся и пошел к двери, которая оказалась закрытой, но не на замок, как когда я ложился спать. Я открыл ее без шума и выглянул в коридор, но и тут никого не было. В нескольких шагах от дверей спальни спускалась дубовая лестница, ведущая в залу, которая в былые времена служила галереей для картин и музыкальной комнатой. Старинный орган еще вполне исправный занимал одну сторону этой комнаты. Его тусклые золотые трубы поднимались почти до потолка, другой конец был освещен большим овальным окном, какие встречаются в церквах, со старинными цветными стеклами, на которых были разрисованы жития святых. Осторожно подойдя к краю площадки, с которой видна была галерея, и, опираясь на перила, я посмотрел вниз и в первую минуту ничего не увидал, кроме вычурного рисунка паркета, освещенного луной. Потом внезапно, пока я еще размышлял, куда Сибилла могла деться в эту ночную пору, темная высокая тень упала на светлый пол, и послышался глухой шёпот… Мое сердце усиленно забилось, и я почувствовал, что задыхаюсь. Странные мысли и подозрения, в которых я признаться не хотел, охватили меня, и я начал тихо и бережно спускаться по винтовой лестнице. Когда моя нога коснулась последней ступени, я увидал картину, от вида которой чуть не лишился чувств. Я невольно отшатнулся и прикусил губы, чтобы воздержаться от крика… Передо мной, в полном лунном свете, который, проникая через радужные одежды святых, бросал кругом красные и синие пятна, стояла на коленях моя жена. На ней было что-то прозрачное, белое, едва скрывающее наготу ее холеного тела, — роскошные ее волосы в беспорядке спадали почти до пола, ее руки были сложены с мольбой и бледное лицо приподнято… Перед ней горделиво стоял Лючио. Я смотрел на обоих с сухими лихорадочными глазами, — что все это означало? Неужели она, моя жена вероломна, и он мой друг — изменник?

— Подожди, подожди, — бормотал я себе, — это верно опять комедия, как та, которая разыгралась с Мэвис Клер. Надо посмотреть и выслушать, что будет!

И, придвинувшись к стене, я облокотился на нее, едва переводя дыхание, и с жадностью ждал ее голоса и его голоса. Когда они заговорят, я узнаю, я сразу узнаю все! И я устремил на них свой взгляд и даже в эту минуту агонии не мог не удивиться страшному свету на лице Лючио, свету, которого нельзя было приписать отраженно луны, так как князь стоял спиной к окну. Что за причуда владела им в эту минуту? Отчего даже моему одурманенному взору он казался более человеком. Его бесспорная красота почему-то отталкивала… Весь его облик дышал чем-то демоническим! Но… тише, тише… Она, моя жена, заговорила… Я слышал каждое ее слово, слышал все и вытерпел все, и не упал в объятия смерти от бесконечного позора и отчаяния.

— Я люблю вас! — молила она, — Лючио, я люблю вас, и эта любовь убивает меня! Будьте милосердны; сжальтесь над моей страстью, полюбите меня один час, один краткий час! Вы видите, я прошу так мало. А потом делайте со мной, что хотите, пытайте меня, позорьте меня публично, прокляните меня перед небесами, мне все равно! Я ваша, душой и телом; я вас люблю!

Ее голос звучал безумно и страстно, я слушал, в ярости, но молчания не прерывал, так как каждый мой нерв был напряжен в ожидании ответа Лючио. Но вот, он засмеялся, тихо и насмешливо…

— Вы льстите мне, — ответил он, — я сожалею, что не могу ответить вам тем же.

Мое сердце радостно забилось… Я почувствовал и внезапное облегчение, и мне захотелось вторить презрительному смеху Лючио. Сибилла пододвинулась ближе к нему.

— Лючио, Лючио, — прошептала она. — Неужели у вас нет сердца? Как вы можете отвергать меня, когда я предлагаю вам самое себя, всю, как я есть? Неужели я вам противна? Сотни мужчин отдали бы свою жизнь, чтобы услышать слова, которые я говорю вам, но, для меня никто кроме вас не существует! Вы один мой кумир, дыхание моей жизни! Ах Лючио! Неужели вы мне не верите, неужели вы не понимаете, как глубоко, как бесконечно, я вас люблю!

Риманец повернулся к ней так резко, что даже испугал ее, тень презрения еще глубже легла на его красивом лице.