Скорбь сатаны

— Ни я с вами, ни я с вами, — повторила она, как дитя, заучивая урок, — конечно нет, если я не буду жить с вами, то вы не можете жить со мной, — и она резко засмеялась, потом, повернувшись к Лючио, она бросила ему страстный, молящий взор.

— Прощайте, — сказала она.

Князь посмотрел на нее пытливо, но ничего не ответил. Его глаза при лунном свете блеснули холодно как сталь, и он улыбнулся. Сибилла смотрела на него, с такой напряженной страстью, что, казалось, хотела впитать его душу магнетизмом своего взгляда, но Лючио стоял неподвижно, как статуя презрения и разумного самообладания. Моя скрытая ярость вскипела вновь при виде ее наглой откровенности, и я разразился резким хриплым смехом.

— Силы небесные, — вскричал я, — передо мною прелестная Венера и угрюмый Адонис! Жалко, что нет поэта, чтобы обессмертить столь трогательную сцену. Уйдите, уйдите! — И я в бешенстве повернулся к жене. — Уйдите, если не хотите, чтобы я убил вас. Уйдите. С гордым сознанием, что сотворили зло и несчастье, — столь дорогое женскому сердцу. Вы испортили жизнь и обесчестили имя; больше этого вы сделать не можете! и ваше женское торжество совершено. Уйдите! дал бы Бог, чтобы я никогда более не увидал вашего лица! Отчего, отчего я имел несчастье жениться на вас?

Сибилла не обратила никакого внимания на мои слова.

Продолжая смотреть на Лючио. Тихо отступая, она казалось, скорее чувствовала, чем видела, куда идет. Достигнув винтовой лестницы, она повернулась и медленно пошла наверх. На полпути она обернулась, остановилась и в приливе страсти послала Лючио поцелуи обеими руками… Наконец, последняя тень ее белой одежды исчезла, и мы остались одни, мой друг и я. Лицом к лицу, мы простояли молча, и мне показалось, что в глазах Лючио было выражение бесконечной жалости ко мне. Потом, пока я еще смотрел на него, что-то схватило меня за горло и сдавило мне дыхание, темное красивое лицо князя внезапно запылало, как в огне, пламенный венец окружил его голову, и лунный свет багрово заблестел. В моих ушах раздался шум грома, невидимый музыкант заиграл на старом органе… стараясь победить эти обманчивые ощущения, я невольно протянул руки…

— Лючио, — застонал я, — Лючио, мой друг, мне кажется, что я умираю! Мое сердце разбито.

И с этими словами густой мрак окутал меня… и я упал без чувств…

Глава тридцать вторая

Какое блаженство в абсолютном беспамятстве! Достаточное, чтобы внушить желание такого же беспамятства в смерти. Полное забытье — совершенное разрушение для грешной человеческой души было бы большим милосердием, чем страшный Божеский дар бессмертия. Я, убедившийся в бесспорной истине вечной жизни, вечного возрождения каждого отдельного духа в каждом человеческом существе, смотрю на бесконечную будущность, в которой я обязан играть свою роль, скорее страхом, чем с благодарностью, ибо я зря потратил время и отбросил лучшие случаи жизни, и хотя раскаяние может искупить мои грехи, но путь раскаяния горький и долгий! Легче потерять славу, чем добыть ее! Если бы в ту минуту, когда я понял всю глубину постигшего меня горя, я мог бы умереть той смертью, о которой говорят позитивисты, как это было бы хорошо. Однако мое беспамятство продлилось недолго; когда я пришел в себя, то увидал, что нахожусь в комнате Лючио, одной из самых роскошных, находящихся в Виллосмире, окна была широко раскрыты, и лунный свет беспрепятственно проникал в комнату. С холодным вздохом я вернулся к жизни и сознанию и услыхал какой-то дребезжащий звук… Лючио импровизировал мелодию на мандолине… Я был поражен этим, изумлен, что в то самое время, когда я почти умирал под тяжестью внезапного горя, мой друг мог еще тешиться какими-то забавами! Положим, убеждение, что, когда мы лично страдаем, никто уже не смеет веселиться, распространено между всеми, мы даже требуем, чтобы природа приняла жалостный вид, когда наше я чем-нибудь расстроено, так далеко заходит наше самомнение. Я сделал легкое движение и попытался встать с кресла, в котором полулежал. Лючио, не переставая что-то наигрывать, сказал:

— Не двигайтесь, Джеффри; через несколько минут вы будете опять молодцом. И не мучайтесь напрасно.

— Не мучиться? — повторил я. — Отчего вы не советуете мне не стреляться?

— Потому что, в данную минуту не вижу необходимости в этом совете, — был спокойный ответ, — и даже, если бы была необходимость, не знаю, сказал бы я вам это, так как нахожу, что лучше убиться, чем мучиться. Однако мнения бывают разные. А что касается данного случая, то лучше смотреть на него легко.

— Легко, принять свой позор и бесчестье легко? — и я чуть не вскочил со своего места. — Ваши требования невозможны!