Скорбь сатаны

Я выразил столько сожаление, сколько наперсница могла ожидать со стороны недавно женатого мужа, потом отдав приказ Моррису уложить чемодан, я быстро выпил кофе, чувствуя известную неловкость, в присутствии лакеев. Однако, я не хотел, чтобы у них явились какие-либо подозрения. И потому громко объявил, что мой приятель и я, мы вызваны по делам в город, и останемся там на один или два дня, на всякий случай я оставил адрес своего клуба. Я был рад, когда мы, наконец уехали, и живописная, красивая архитектура Виллосмира слилась с горизонтом. Сидя в вагоне, мы мчались быстро вперед, и расстояние между нами и моим имением росло с каждой минутой. Мы долго не прерывали молчания, делая вид, что читаем утренние газеты; наконец я отбросил скучный «Таймс», тяжело вздохнул, откинув голову, закрыл глаза.

— Я ужасно огорчен всем случившимся, — сказал Лючио, мягко и ласково. — Мне кажется, что я один всему виноват. Если бы леди Сибилла меня никогда не видела…

— Тогда бы я ее никогда не видал, — с горечью перебил я. — Я познакомился с ней через вас.

— Правда, — и князь как бы задумался, — мое положение крайне неловкое; я будто виноват, а на самом деле, никто не мог быть невиннее и благонамереннее меня, — он улыбнулся, потом продолжал:

— Право, на вашем месте, я избегнул бы всякого скандала и сплетен, я не говорю о своем невольном участии в этом грустном приключении; мне безразлично, что будут обо мне говорить… но ради вашей жены…

— Ради себя самого я буду молчать, — сказал я резко. — Мне надо подумать о себе. Я намерен путешествовать, как я уже говорил вам сегодня утром.

— Прекрасно; поезжайте в Индию, на охоту тигров, — предложил Лючио, — или в Африку — на слонов! Многие мужья, забытые своими женами, прибегают к этому развлечению, и в данную минуту я могу назвать вам двух или трех очень известных представителей лондонской аристократии, сбежавших от домашнего очага.

И блестящая, загадочная улыбка, озарила его лицо. Я не мог улыбнуться ему в ответ. Я угрюмо смотрел в окно, на голые поля, мимо которых мы летали, на поля лишенные жатвы, унылые и серые, как моя собственная жизнь.

— Пойдем зимовать в Египет, — продолжал князь. — Моя яхта «Пламя», вполне устроена, на ней мы доберемся до Александрии, а потом поплывем по Нилу и забудем, что столь легкомысленные куклы, как женщины, существуют. Это игрушки, с которыми нам следует поиграть, и бросить.

— Египет, Нил? — пробормотал я. Эта мысль привлекала меня. — Да, конечно, отчего бы нет

— Отчего бы нет! — повторил Лючио. — Мое предложение, кажется, пришлось вам по вкусу. Вы должны ознакомиться со страной старых богов, где жила моя принцесса и губила души мужчин; может быть, мы найдем останки ее последней жертвы, кто знает?

Я ничего не ответил, воспоминание отвратительного насекомого, в которое, как Лючио упорно уверял, переселилась душа развратной женщины, было мне неприятно. Мне почему-то казалось, что между этой гадиной и моей женой было какое то соотношение. Я обрадовался, когда поезд остановился в Лондоне; мы взяли извозчика и сразу окунулись в шумную городскую жизнь. Суета торговли, крик газетных мальчишек и кондукторов, вся эта суматоха была мне приятна, мы позавтракали в «Савое», забавляясь странностями модных франтов, увидали молодого человека, страдающего от безмерно высокого и туго накрахмаленного воротника, легкомысленную женщину с фальшивыми волосами и накрашенными бровями, старавшуюся подражать кокотке, даму преклонных лет, страдающую высокими каблуками и воображающую, что никто не замечает ее обильных форм, красавца семидесяти лет, жаждущего казаться молодыми стремящегося, как остальная молодежь прицепиться к хвосту хорошеньких замужних дам; эти презренные единицы презренного общества проходили перед нами, как паяцы в балагане, вызывая в нас не то смех, не то чувство омерзения. Пока мы еще допивали вино, зашел одинокий господин и сел к столу рядом с нашим, у него была книга, которую он раскрыл, как только заказал завтрак, и принялся читать с видимым вниманием. Я узнал обложку книги «Разности» Мэвис Клер…. Глаза мои заволоклись туманом, я чувствовал слезы в горле, я видел светлое лицо, серьезные глаза и нежную улыбку Мэвис — эту женщину, носящую лавровый венец и держащую лилии чистоты и мира. Увы, эти лилии! Они были для меня

Коварные и странные цветы.

Они чисты, как скипетр серафима,

Как светлый жезл меж ангельских перстов,

Но эта сила запаха цветов

Неуловима и непостижима.

Я прикрыл глаза рукой и почувствовал, что Лючио на меня смотрит… Через несколько минут как бы прочитав мои мысли, он сказал:

— Судя по впечатлению, которое вполне невинные женщины производят на ум даже скверного человека, очень странно, что их очень так мало.

Я ничего не ответил.