Скорбь сатаны

— Посмотрите, — сказал Риманец, указывая на небо, — там наверху несколько облаков застилают миллионы миров таинственных, непроницаемых, но тем не менее существующих. Там внизу, — и он указал на море, — скрываются тысячи существ, о которых современная наука еще не имеет понятия. Между этими пространствами непонятными, но неоспоримыми, вы, мелкий атом с ограниченными способностями, стоите, не зная даже, сколько времени ваша слабая жизнь продолжится и надменно, взвешиваете в вашем скудном уме вопрос: надо ли вам, маленькому невзрачному существу снизойти до веры в Творца, или нет? Сознаюсь, что из всех поразительных видов, наполняющих вселенную, этот вид современного человека больше всего поражает меня!

— А вы сами как смотрите на этот вопрос? — спросил я.

— Я принимаю страшное знание, которое мне внушено насильно, ответил Лючио с грозной улыбкой. Я не утверждаю, что во мне нашли добровольного или способного ученика и раньше чем узнать то, что я теперь знаю, я страдал не мало.

— Вы действительно верите в ад? — спросил я внезапно, — и в Сатану, злейшего врага человечества?

Лючио ничего не ответил. Он молчал так долго, что я посмотрел на него в изумлении. Его лицо было смертельно бледно. Странная неподвижность взгляда придавала ему страшный почти потрясающий вид. Наконец он обернулся ко мне. В его глазах выражалась какая-то бесконечная безжалостная тоска, он сделал усилие и улыбнулся.

— Конечно, я верю в ад, как я могу не верить в него, когда верю в рай? Если есть что-нибудь высшее, то должно быть и что-нибудь низшее! Если существует свет, то существует тьма. А что касается вечного врага человечества, то если все, что про него рассказывают верно, то во всей вселенной нет существа, достойнее его безграничного сожаления. Печаль миллиона слов ничто в сравнении со скорбью Сатаны!

— Скорбь? — повторил я. — Но говорят, что всякое зло доставляет наслаждение

— Это невозможно, — тихо произнес Лючио, — наслаждаться злом — временная болезнь, коей подвержено исключительно человечество. Для того, чтобы положительная радость возникла от зла, хаос должен вновь возродиться и Бог уничтожить себя, — он приостановился, вглядываясь в темнеющее море, солнце уже село и между облаками одна бледная звезда тихо мерцала. — Итак, я говорю опять: «Печаль Сатаны печаль неизмеримая, как сама вечность, только подумайте о ней! Быть отстраненным от рая, в продолжение бесконечных столетий слышать отдаленные голоса ангелов, которых он когда-то знавал и любил, блуждать в пустынном мраке, и жаждать того небесного света, который в былые времена заменял ему воздух и пищу, и сознавать, что глупость человека, его эгоизм и жестокое сердце продолжают срок его изгнания, отстраняя его все дальше и дальше от прощения и покоя!» Человеческое благородство может поднять падшего духа почти до уровня потерянных радостей, но человеческое распутство вновь тащит его вниз. Легка была пытка Сизифа в сравнении с пыткой Сатаны! Неудивительно, что он ненавидит человечество, понятно, что он жаждет уничтожить это гнусное племя, жалея, что его одарили великим даром бессмертия. Можете принять мои слова за легенду, если хотите, — и Лючио повернулся, ко мне почти сурово. — Христос искупил грехи человечества и своим примером показал, как человечество может искупить дьявола!

— Я вас не понимаю, — сказал я негромко, изумленный горечью и страстью, коими дышали его слова.

— Нет? Однако то, что я говорю довольно ясно. Если люди были бы верны своим бессмертными инстинктами Богу, создавшему их, если бы мужчины были честны, щедры, бесстрашны, бескорыстны, почтительны и неэгоистичны…. А женщины чисты, верны и нежны, не думаете ли вы, что под влиянием силы и красоты такого мира «Люцифер Сын Утра» воодушевился бы любовью вместо ненависти? Что закрытые врата рая открылись бы пред ними что он, приближенный к своему Творцу молитвами чистых жизней, вновь овладел бы своим Ангельским венцом? Неужели вы не можете этого понять, даже в виде легенды?

— Конечно, в виде легенды, это чрезвычайно красиво. И для меня, как я говорил вам раньше, совершенно ново. Но так как мужчины никогда не будут честными, и женщины чистыми, боюсь, что бедный дьявол имеет мало надежд на искупление.

— Вы правы, — сказал князь, глядя на меня как-то насмешливо. — Вы положительно правы. Принимая в расчет как мала эта надежда, я уважаю Сатану за то, что он сделался вечным врагом столь ничтожной расы! — Он приостановился, потом прибавил. — Как это мы дошли до такого пустого разговора? Он не интересен, как не интересны все духовные темы. Моя цель вовсе не спорить с вами насчет психологических явлений, а наоборот, помочь вам забыть свое горе и наслаждаться настоящим, пока оно у вас есть.

В его голосе послышались сострадание и доброта, и я моментально почувствовал острый «прилив жалости» к самому себе, жалости, уничтожающей всякую нравственную силу. Я глубоко вздохнул.

— Да я много перестрадал, — сказал я, — больше общего уровня людей.