Скорбь сатаны

— Я видел все, — пробормотал я, — Город, жрецов, царя, все кроме ее лица! Отчего это лицо было скрыто?

И непрошенные необъяснимые слезы навернулись у меня на глазах. Лючио следил за мной как бы забавляясь моим волнением.

— Вы положительно клад для шарлатанов, — сказал он шутливо, — с вами можно проделать какие угодно фокусы. Мимолетное видение, вызванное мной произвело на вас чересчур глубокое впечатление!

— Вы этим хотите сказать, — начал я серьезно, — что все, что я только что видел, было внушено вами?

— Безусловно. Я знаю, каков был «Прекрасный град» и потому мог создать полную картину, которую представил вашему умственному зрению! Ведь у вас, как и у всех, есть внутреннее зрение, хотя, как большинство людей, вы пренебрегаете этой способностью и не осознаете ее.

— Но кто была она? — повторил я упорно.

— Она, — как вы выражаетесь, должно быть была фавориткой царя. И если она закрыла от вас лицо, мне очень жаль, но право я не виноват. Идите спать, Джеффри, у вас растерянный вид. Видения плохо влияют на вас. Однако вы сами знаете, что они лучше действительности!

Я не знал, что ответить. Отвернувшись от него, я сошел вниз в надежде, что усну. Но мой ум был окончательно возбужден и знакомое чувство страха еще сильнее обыкновения начало мучить меня. Мне показалось, что я уже не имею воли, что сверхъестественная сила командует мною, влечет вперед и толкает в неизмеримую бездну. Это ощущение было в высшей степени непонятно. Временами оно заставляло меня избегать взгляда Лючио. Я положительно дрожал перед ним, до такой степени его присутствие угнетало меня. Это чувство не было вызвано исключительно видением древнего египетского города, с каждым днем обращение князя все более беспокоило меня. Если в моих чувствах к нему происходила перемена, то и в его чувствах ко мне, по-видимому, происходила такая же. Его повелительные манеры стали еще более повелительными, его насмешки более едки, его презрение к человечеству подчеркивалось и повторялось чаще. Однако временами я восхищался им по-прежнему, наслаждался его разговором, умным, циничным и забавным и не мог представить себе существование без него. Тем не менее, сумрак моего духа увеличивался; наша нильская экскурсия сделалась для меня бесконечно томительной — до такой степени, что прежде, чем мы достигли половины пути нашей поездки по реке, я стал страстно желать возвратиться и окончить путешествие. В Луксоре неожиданное обстоятельство еще более усилило мое желание прекратить это путешествие. Мы пробыли там несколько дней, знакомясь с развалинами Фив и Карнака, где шли раскопки древних могил. Как-то раз, рабочие натолкнулись на красный гранитный саркофаг, великолепно сохранившийся. В нем был богато разрисованный гроб, который вскрыли при нас, а в гробу лежала роскошно убранная мумия женщины. Лючио оказался знатоком иероглифов и вкратце перевел нам историю, вырезанную на крышке гроба.

— Это танцовщица двора королевы Аменартис, — объявил он мне и остальным зрителям, собравшимся вокруг саркофага, — как последствие своих бесконечных грехов и тайного разврата она умерла от яда, который по приказанию царя, должна была принять собственноручно в присутствие хранителей закона. Такова в кратких словах история этой женщины, конечно, я не передаю вам всех подробностей. По-видимому, ей было только двадцать лет. Ну что же? — и Лючио окинул нас блестящей улыбкой, — мы можем поздравить друг друга с прогрессом нынешнего времени. У нас грехи танцовщиц не принимаются в расчет… Не посмотреть ли нам на что она была похожа?

Местные ученые авторитеты не воспрепятствовали этому плану и я, который никогда еще не видал вскрытия мумий следил за происходившим с неподдельным интересом. Одно за другим отпали душистые покрывала, и нашим взорам предстала прядь золотисто-каштановых волос, после чего бережно приступили к вскрытию лица, причем Лючио начал работать сам. Когда все было кончено, нечто вроде омерзения и страха сдавило мне горло. Хотя черты лица были твердые и сухие как пергамент, их очертание осталось невредимым. Я закусил губы чтобы не вскрикнуть «Сибилла!», до такой степени мумия была похожа на нее. Легкий, полудушистый, полугнилой аромат могильных тканей ударил мне в голову и с чувством тошноты, я отшатнулся и прикрыл глаза. Невольно, я вспомнил запах французских духов, наполнявших воздух в комнате, где я нашел мертвую жену, этот запах был совершенно такой же! Стоящий рядом со мной человек заметил, что я отшатнулся, и схватил меня за руку:

— Солнце чересчур печет, — сказал он, улыбаясь, — здешний климат не всеми переносится легко.

Я насильно улыбнулся и что-то пробормотал, потом совладав с собой, я посмотрел на Лючио, который изучал лицо мумии с какой-то загадочной улыбкой на губах. Низко нагнувшись над гробом, князь вынул из него кусок разработанного золота в форме медальона.

— Вот и портрет прекрасной танцовщицы, — заметил он, протягивая нам свою находку, — это чудный образец древнего искусства и одновременно изображение красавицы. Не так ли Джеффри?