Скорбь сатаны

— Могу ли я сохранить их? — шепнул я почтительно. Дыхание леди Сибиллы ускорилось, но она посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась, как бы вполне понимая скрытый смысл моих слов.

— Можете, — ответила она чуть слышно.

Я поклонился, закрыл за нею дверь и, спрятав букетик в боковой карман, самодовольно вернулся к своему месту у стола.

Глава тринадцатая

Оставшись наедине со мной и Лючио, лорд Эльтон сбросил всякую сдержанность и стал не только фамильярным, но даже льстивым в своем ухаживании за нами обоими. Во всяком его слове и взгляде проявлялось жалкое желание понравиться. Я твердо уверен, что если бы я предложил ему купить его дочь за сто тысяч фунтов, выплачиваемых в день моей свадьбы, то он бы немедленно продал ее. Откидывая в сторону личную алчность старика, я все-таки сознавал, что мое ухаживание сводилось к денежной сделке, разве только, что мне удастся добиться любви леди Сибиллы. Я намеревался попытать все, чтобы возбудить в ней любовь, хотя понимал, как ей будет трудно создать себе мнение обо мне независимо от моих миллионов. В этом и состоит одно из преимуществ бедняков, — преимущество, которое они, однако, ценить не умеют. Если безденежный человек любим женщиной, он знает, что эта любовь искренна и бескорыстна; но богач никогда не может быть уверен в этом. Родители и друзья девушек неустанно проповедуют о преимуществах богатого брака, — и только редкая неиспорченная натура могла бы думать о женихе с пятью миллионами фунтов без тени эгоистичного удовлетворения. Крайне богатый человек не может рассчитывать даже на бескорыстную дружбу, а высшая благороднейшая любовь почти всегда ему отказана. Миллионер, конечно, может жениться на первой красавице мира, — может одеть ее в шелк и бархат, покрыть редкими камнями и любоваться ее прелестью, как он любовался бы чудной картиной или великолепной статуей, но он никогда не достигнет тайника ее души, не поймет лучших ее сторон. Я думал об этом, как только начал ухаживать за леди Сибиллой, но конечно не углублялся в эти мысли, как я это сделал впоследствии; я наслаждался зрелищем родовитого лорда с сотнями предков, преклоняющегося перед: грудами золота, коего представителями были Лючио и я. Я испытывал крайнее наслаждение в том, что мог: покровительствовать графу, и обращался со стариком с ласковым пренебрежением, которое, однако, видимо, радовало его. Внутренне, я смеялся, сознавая, что меня приняли бы совсем иначе, если б я был бы просто автором. Со временем, я мог бы стать самым выдающимся писателем века, но, несмотря на это, этот самый граф, приютивший американку за 2000 фунтов годовой платы, счел бы крайним снисхождением со своей стороны даже принять меня, смотрел бы на меня сверху вниз, как на нечто весьма неважное, проговорил бы небрежно: «человек, который что-то такое пишет», и немедленно перестал бы обо мне думать. Благодаря этому сознанию я испытывал удовольствие унижать его светлость, и решил, что самый лучший способ для достижения этого — было говорить о Виллосмире. Я заметил, что старик содрогался при одном названии своего бывшего имения, и что, несмотря на это, он крайне интересовался моими намерениями относительно этой покупки. Лючио, так умно посоветовав мне приобрести это поместье, ловко помогал мне в моем желании обнаружить настоящий характер старого графа и, наконец, когда мы докурили наши сигары и выпили кофе, было более чем ясно, что этот представитель старого рода был также способен унизиться из-за денежной выгоды, как и каждый лакей в гостинице. Я никогда не имел высокого мнения об аристократии и, конечно, последний опыт не разубедил меня, но, помня, что этот расточительный дворянин был отцом леди Сибиллы, я обращался с ним с большим почтением, чем заслуживала его низкая алчная натура.

Возвратившись в гостиную, я был поражен мраком, который, казалось, покрыл все благодаря появлению перед камином кушетки леди Эльтон. Эта кушетка напоминала старинный саркофаг, но, в самом деле, это просто была узкая постель на колесах, искусно задрапированная шелковой материей. Протянутое тело парализованной графини своей неподвижностью казалось мертвым; но ее лицо, которое она повернула к нам, когда мы взошли, было нетронуто болезнью и обладало еще чрезвычайной красотой; в особенности в нем поражали глаза: большие, ясные и блестящие. Леди Сибилла представила матери меня и Лючио; старая графиня слегка поклонилась, пристально рассматривая нас.

— Какое неожиданное удовольствие, дорогая, — воскликнул лорд Эльтон, нагибаясь к жене. — Вот уже три месяца, как ты не баловала нас своим присутствием; как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — ответила графиня тихо, но внятно, не отрывая удивленного взгляда от лица князя Риманца.

— Мама находит комнату холодной, — объяснила леди Сибилла, и мы придвинули ее кушетку как можно ближе к камину…

— Действительно сегодня очень холодно, — и она задрожала — на улице верно сильный мороз.

— Где Диана? — спросил граф, оглядываясь.

— Мисс Чезни пошла к себе, чтобы написать письмо, — холодно ответила ему дочь, — она сейчас вернется.