Скорбь сатаны

— Сударыня, простите меня, но я не верю в рай, как его рисуют нашим детям. Я знаю, что моя откровенная исповедь вызовет ваш гнев. Лично, я отказался бы жить в раю, коего улицы были бы золотые; также понятие о стеклянном море не прельщает меня. — Но не хмурьтесь, милая мисс Фицрой, несмотря на все это, я верю в рай, но в иной рай, который часто вижу во сне, — князь остановился, но мы не прерывали молчания и продолжали смотреть на него. Глаза леди Сибиллы были устремлены на Лючио с выражением такого живого сочувствия, что меня это даже покоробило, и я был рад, когда Романец, обращаясь к хозяйке, спросил:

— Не хотите ли меня послушать? — Леди Эльтон что-то пробормотала, проводя его испытующим взглядом, когда он направился к фортепиано. Я еще не слыхал, ни его игры, ни его пения; вообще о его дарованиях знал лишь, что он был великолепный ездок. Но Лючио не успел взять более нескольких аккордов, как я чуть не вскочил со своего стула в изумлении: неужели обыденный инструмент мог издать такие звуки; или в нем крылось волшебство, о котором не подозревали другие исполнители? В недоумении я оглянулся, и увидел, как мисс Шарлотта уронила свое вязанье, как мисс Диана, лениво расположившись в глубоком кресле, полузакрыла глаза в нескрываемом восхищении; лорд Эльтон, стоявший у камина и облокотившись на мраморный выступ, прикрыл глаза рукой. Леди Сибилла сидела рядом с матерью с бледным от волнения лицом, а на исхудалых чертах больной графини лежал отпечаток не то удовольствия, не то боли. А музыка одушевлялась все более страстной силой; дивные мелодии чередовались одна за другой, как лучи света, играющие между зелеными листьями; голоса птиц, журчанье ручейков и плеск водопадов смешивались с вздохами любви и возгласами веселья, слышались ноты тоски и безнадежной грусти, раздавались крики отчаяния, признания, стоны, слезы под шум ужасающей грозы…

Внезапно, пока я слушал, какой-то туман застлал мне глаза; мне показалось, что в полумраке я вижу большие скалы, охваченные пламенем, острова, плывущие по огненному морю, и лица страшные, тоскующие, безнадежные выглянули из мрака чернее ночи… чарующие звуки бесконечно лились, впиваясь в мою душу и терзая ее; — мое дыхание стало порывисто, сознание начало мне изменять, — я чувствовал, что должен двинуться, заговорить, закричать, умолить, чтобы эта музыка, эта волшебная предательская музыка прекратилась раньше, чем я обезумею от ее сладострастного яда… когда вдруг, с полным аккордом бесподобной гармонии, опьяняющие звуки угасли. Никто не заговорил; наши сердца еще слишком сильно бились, встревоженные этой удивительной, лирической грозой.

Диана Чезни первая пришла в себя.

— Я никогда ничего подобного не слыхала, — дрожащим голосом прошептала она.

Я молчал, поглощенный своими мыслями. Эта музыка как будто впиталась в мою кровь и необъяснимая ее сладость возбуждала во мне ощущения, недостойные меня… Я посмотрел на леди Сибиллу: она была чрезвычайно бледна, веки ее были опущены и руки дрожали. Внезапно и неожиданно для самого себя, я встал и подошел к князю, все еще сидевшему за фортепьяно; его руки беззвучно блуждали по клавишам.

— Вы талантливый художник, — сказал я, — но знаете ли вы, на какие мысли наталкивает ваша музыка?

Риманец холодно встретил мой пытливый взгляд, повел плечами и отрицательно покачал головой.

— На преступные, — шепнул я, — вы возбудили во мне преступные желания, которых я стыжусь. Я думал, что такое божественное искусство, как музыка, не может этого сделать.

Лючиo улыбнулся; его глаза отливали блеском холодной стали, как звезды в морозную ночь.

— Искусство отражает ум, мой дорогой друг, — сказал он, — если моя музыка внушает вам злые помыслы, то зло, должно быть, кроется в вас…

— Или в вас, — сказал я быстро.

— Или во мне, — согласился он холодно, — я не раз говорил вам, что я не святой.

Я продолжал стоять перед Лючио в каком-то недоумении… его чрезвычайная красота вдруг показалась мне отталкивающей. Но это чувство отвращения и недоверия длилось недолго и мне стало стыдно самого себя.

— Простите меня Лючио, — пробормотал я, — я высказался слишком резко; но ваша игра довела меня почти до бешенства, — я никогда не слыхал ничего подобного…

— И я, — прервала меня леди Сибилла, подходя к фортепьяно, — это было нечто сверхъестественное; вы напугали меня!

— Мне очень жаль, — ответил князь виноватым тоном, — я знаю, что я далеко не мастер этого дела, — я недостаточно владею собой…

— Вы не мастер?! — воскликнул лорд Эльтон, — если вы бы играли в публике, то свели бы всех с ума.

— От испуга, — засмеялся Лючио, — или от негодования.

— Пустяки, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я всегда презирал игру на фортепьяно, но клянусь, что такой полноты звуков я не слыхал в лучшем оркестре. Это удивительно, великолепно! Где вы учились?