Скорбь сатаны

Леди Эльтон слабо подняла руку и, указав на Лючио, который говорил с мисс Шарлотт, тихо спросила:

— Кто это?

— Я говорила вам, дорогая мама, — ласково ответила леди Сибилла, — что это князь Лючио Риманец, большой друг отца.

Бледная рука графини осталась поднятой как будто внезапно окаменела.

— Что он такое? — опять спросила она медленно, и ее рука вдруг упала, как мертвая.

— Елена, ты не должна волноваться, — засуетился граф, обращаясь к жене с притворной, а, может быть, и настоящей заботливостью, — неужели ты не помнишь все, что я рассказывал тебе о князе и о его друге, мистере Темпест?

Графиня кивнула головой и, с трудом отрывая взгляд от лица Риманца, посмотрела на меня.

— Вы очень молоды для миллионера! — с видимым затруднением произнесла она. — Вы женаты?

Я улыбнулся и ответил отрицательно. Ее глаза забегали, останавливаясь с какой-то пытливой внимательностью то на мне, то на ее дочери. Но присутствие Лючио продолжало магнетически действовать на нее и, указывая на князя рукой, она шёпотом сказала:

— Попросите вашего друга подойти ближе и поговорить со мной.

Риманец инстинктивно повернулся и с тем изяществом, которое характеризовало каждое его движение, подошел к графине и изысканно вежливо поцеловал ее руку.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказала парализованная дама, начиная говорить с большей легкостью, — не встречала ли я вас раньше?

— Весьма возможно, дорогая графиня, — ответил Лючио вкрадчивым нежным голосом. — Теперь я вспоминаю, что много лет назад я видел очаровательное видение молодости, счастья и красоты: Елену Фицрой, раньше, чем она сделалась графиней Эльтон.

— Вы были маленьким ребенком в то время, — слабо улыбнулась графиня.

— Нет, я не был ребенком; вы еще молоды, миледи, а я стар. Вы мне не верите? Не понимаю, отчего я кажусь всем моложе своих лет. Большинство моих знакомых стараются скрыть свои года, и пятидесятилетний мужчина всегда рад, когда ему дают всего тридцать девять лет. Мои желания иные, — но почтенная старость не соглашается положить свою печать на черты моего лица. Уверяю вас, это даже оскорбляет меня.

— Так сознайтесь, сколько вам лет? — сказала леди Сибилла, глядя на князя с очаровательной улыбкой.

— Не смею сказать! — засмеялся Лючио, — Скажу лишь одно, что, по-моему, возраст не должен считаться по числу прожитых лет, а по прожитым мыслям и чувствам. Основываясь на этом, я чувствую себя старым, старым, как мир.

— Однако наука утверждает, что мир молод, — заметил я, — и что только теперь он начинает сознавать свою силу и выказывать ее.

— Этот взгляд оптимистический и неправильный, — ответил Лючио, — человечество прошло почти через все намеченные изменения и конец близок.

— Конец? — повторила леди Сибилла. — Неужели вы верите, что мир придет к концу?

— Безусловно, верю. Однако выражаясь более точно, мир не погибнет, а только переменится, и эта перемена не подойдет к строю теперешнего человечества, для которого настанет день Великого Суда. Воображаю, что это будет за чудное зрелище.

Графиня посмотрела на князя с удивлением.

— Предпочитаю не быть свидетелем этого чуда, — угрюмо произнес лорд Эльтон.

— Почему? — и Риманец окинул нас вызывающим веселым взглядом. — Созерцать предсмертную агонию нашей планеты, раньше, чем отправиться самим вверх или вниз в приготовленные нам жилища, согласитесь, что это было бы интересно, графиня, — и он обратился к леди Эльтон: — Вы любите музыку?

Больная улыбнулась с нескрываемой радостью и утвердительно склонила голову. Мисс Чезни, только что вошедшая в комнату, услыхала последний вопрос.

— Вы играете? — спросила она, стремительно ударяя своим веером по руке Лючио.

Он поклонился.

— Да, играю и пою, хотя своеобразно. Я всегда питал страсть к музыке, с ранней молодости (а с тех пор прошла целая вечность). Я часто воображал, что действительно слышу ангела, поющего чарующую мелодию в золотом сиянии небесной славы, — это был чудный и белокрылый ангел, и его голос звучал далеко за границы рая.

Пока Лючио говорил, необъяснимое молчание объяло нас. Что-то в его голосе тронуло мое сердце, вселяя в него смутное стремление к высшему и необъяснимую печаль. Темные глаза леди Эльтон, усталые от долгих страданий, внезапно смягчились, как бы отгоняя от себя непрошеные слезы.

— Иногда, — продолжал Риманец, — я люблю верить в рай. Мысль, что где-то далеко существует высший, лучший мир отрадна даже для такого зачерствелого грешника, как я.

— Но вы верите в рай? — строго перебила его Шарлотта.

Князь посмотрел на нее и слегка улыбнулся.