Я больше не мог говорить; прикосновение ее мягких теплых рук лишало меня самообладания! Я поцеловал густые волны ее волос, — она подняла голову и посмотрела на меня, в ее глазах светилось больше страха, чем любви, — но сознание, что она уже принадлежит мне, уничтожило для меня всякие преграды. Я поцеловал ее в губы, — и этот долгий, страстный поцелуй казался мне вечностью блаженства; — внезапно она вырвалась из моих объятий и оттолкнула меня. Стоя на некотором расстоянии, она так сильно дрожала, что я боялся, как бы она не упала; я взял ее руку и заставил ее сесть. Сибилла улыбнулась тихой, грустной улыбкой.
— Что вы почувствовали? — спросила она.
— Когда?
— Только что, когда вы поцеловали меня.
— Все радости рая, все огни ада, — ответил я. Леди Сибилла посмотрела на меня и нахмурила брови.
— Странно; знаете ли вы, что я почувствовала?
Я покачал головой, улыбаясь, и поднес к губам ее маленькую ручку.
— Ничего, — ответила она с безнадежным жестом. — Положительно ничего. Уверяю вас, я чувствовать не могу. Я тип современной женщины; я могу только думать и анализировать.
— Думайте и анализируйте сколько вам угодно, моя царица, — ответил я весело, — лишь бы вы думали, что можете быть счастливы со мной; большего я не желаю.
— А будете ли вы счастливы? — спросила она. — Подождите; не отвечайте, пока я не откроюсь вам. Вы на мой счет заблуждаетесь. — Сибилла замолчала, и я следил за ней с беспокойством. — Я всегда готовилась к этому, т. е. к тому, что случилось теперь, — стать собственностью богатого человека. Многие мужчины приглядывались ко мне с желанием меня купить; но они не могли заплатить цены, которую требовал мой отец. Прощу вас, не огорчайтесь моими словами. Все, что я говорю, правдиво и весьма обыденно. Все женщины высших классов, незамужние женщины, продаются в Англии также просто, как на восточных рынках. Я вижу, что вы хотите возразить, уверить меня в вашей преданности; — но этого не нужно, я верю, что вы любите меня, как вообще мужчины любят, и я довольна. Но вы меня не знаете. — Вас привлекает моя наружность, — вам нравится моя молодость и моя кажущая невинность; но я немолода; сердцем и чувствами стара; я была молода в Виллосмире, когда жила на лоне природы, окруженная птицами и цветами; но одного сезона в городе было достаточно, чтобы убить мои молодость, одного сезона балов, обедов и чтения модных романов. Вот вы написали книгу и вы должны знать, в чем состоит долг автора, какую серьезную страшную ответственность он берет на себя, когда посылает в мир книгу, полную безнравственных, ядовитых мыслей, могущих испортить еще чистые, неповрежденные умы. Ваше произведение не лишено благородных побуждений и за это я уважаю его, хотя оно не так убедительно, как могло бы быть. Роман хорошо написан; только у меня осталось впечатление, что вы сами не верите в то, что проповедуете; благодаря этому вы не достигли того, что желали.
— Вы правы, — согласился я не без чувства унижения. — Книга с литературной точки ничего не стоит и не переживет одного сезона.
— Во всяком случае, — продолжала леди Сибилла, и глаза ее потемнели от напряжения мыслей, — вы не осквернили вашего пера пошлостью большинства современных авторов. Скажите мне, неужели вы думаете, что девушка может прочитать все эти романы, рекомендованные ей друзьями, и остаться неиспорченной, невинной? Книги, которые входят во все детали жизни извергов, описывают скрытые пороки мужчин и ставят наравне со святейшим долгом так называемую свободную любовь и многоженство, которые не стесняются привести кругу хороших жен и чистых девушек пример женщины, избравшей первого попавшегося мужчину, чтобы иметь от него ребенка, не унизившись до брака с ним? Я все эти книги читала, и что вы можете от меня требовать? Конечно не невинности! Я мужчин презираю, и презираю свой пол и самое себя. Вы удивляетесь моему фанатизму по отношению к Мэвис Клер, но ее книги вернули мне на время уважение к себе и веру в благородство человечества; она возвращает мне хотя бы только на час смутное представление о Боге, и мой ум чувствует себя ободренным и чистым после чтения книг. Все же вы не должны смотреть на меня, как на наивную, невинную девушку, Джеффри. Я испорченное существо, воспитанное в современной школе равнодушия и безнравственности.
Я молча смотрел на девушку, огорченный, встревоженный, с сознанием, что нечто сокровенное и чистое рушилось, и превратилось в пепел у моих ног. Сибилла встала и начала беспокойно ходить взад и вперед по комнате; ее быстрые движения все же были преисполнены грации и своей непринужденностью напоминали мне движения хищного зверя.