– Да, возможно, но это все, что тебя ожидало бы. А теперь тебя не просто выгонят из полиции, ты попадешь под суд и, вероятнее всего, отправишься на каторгу. Ну и что лучше: просто лишиться места или угодить в тюрьму? Еще тебе скажу одно: я, возможно, и не выгнал бы тебя, а, напротив, похвалил за твою честность и принципиальность…
– Это вы сейчас так говорите, а тогда еще не известно, что сказали бы…
– Да какая разница! Это были бы всего лишь слова. А теперь тебя подозревают в злоупотреблении служебным положением и разглашении…
– Алтуфьев – он же следователь, ему положено знать, что происходит в сыскной! – начал оправдываться Сурков.
– Нет! Знать то, что происходит в сыскной, не положено никому! Ни следователю Алтуфьеву, ни самому прокурору. Об этом даже губернатор знать не должен. Потому что вся наша работа составляет служебную тайну, а ты по глупости, а, возможно, из корысти, тайну эту раскрыл третьему лицу, Алтуфьеву, и теперь тебя за это ждет наказание.
– Но я же ни в чем не виноват, Алтуфьев меня заставил, он мне грозил…
– Чем?
– Тем, что расскажет вам о моих доносах!
– Так зачем же ты стал доносить? Мы бы обыграли Алтуфьева, ты бы ему рассказывал с моего согласия только то, что я посчитал нужным, понимаешь?
– Я этого не знал…
– Но теперь-то ты это знаешь?
– Это уже ничего не меняет.
– Ну как же, меняет. Ты ведь готов помочь сыскной полиции?
– Готов! – мотнул головой Сурков, и в глазах его вспыхнула небывалая до того решимость. – А как? Вы меня не выгоните?
– Ты сейчас не об этом должен думать, а о том, как тебе на каторгу не угодить. Понимаешь?
– Да!
– Скажу честно, мне нужна твоя помощь, чтобы прижать Алтуфьева, – начальник сыскной заговорил тихо, доверительно, – чтобы не ты, а он на каторгу попал. Поможешь?
– Да уж постараюсь… – в задумчивости проговорил агент. Глаза сощурил, точно взвешивал на своих внутренних предательских весах, чью сторону принять: следователя или начальника сыскной. – А что делать нужно?
– Что делать? – переспросил фон Шпинне. – Для начала вспомнить, все ли ты мне рассказал?
– Да вроде все… – нерешительно проговорил Сурков и опустил глаза.
– Подумай!
– Да ничего я не знаю!
– Правду, мать твою, правду говори! – неожиданно закричал начальник сыскной, да так сильно, что агент пригнулся.
– Да, да, да! – забормотал, кивая, Сурков.
– Рассказывай, все рассказывай! И ни слова вранья, а не то прямо из моего кабинета под стражу и в съезжую, а потом – в Сибирь…
– Я расскажу…
– Слушаю!
– Я знал, что Алтуфьев намеревается рассказать Протасовым о Семенове…
– Откуда?
– Алтуфьев сам сказал…
– Но зачем? – недоверчиво спросил начальник сыскной.
– Не знаю, может, просто бахвалился. Он сказал, что состроит фон Шпинне, вам то есть, такую морду, что вы долго ее не забудете. Чтобы не лезли туда, куда вас не просят…
– В расследование смерти Протасова?
– Да!
Фома Фомич задумался. Рассказ Суркова натолкнул его на мысль, что Алтуфьев слишком рьяно защищает свое право на самостоятельное расследование убийства фабриканта. И непонятно: то ли это ущемленная гордость, то ли какой-то интерес. Но какой интерес может быть у судебного следователя?
– Ты, значит, домой собрался? – оторвавшись от раздумий, спросил фон Шпинне у агента.
– Ага! – кивнул тот.
– Придется тебе остаться в сыскной. Посидишь пока в камере, а потом поглядим, что с тобой делать…
– Но как же…
– Точка! – твердо сказал Фома Фомич. – Я должен быть уверен, что никто не побежит к Алтуфьеву…
– Но я не побегу!
– Ты предлагаешь мне в это поверить? – удивленно уставился на агента фон Шпинне.
– Да!
– Дурак ты, Сурков! Я, может быть, только потому и жив до сих пор, что никогда и никому не верил. Поэтому ты будешь сидеть в камере до тех пор, пока я не распоряжусь тебя оттуда выпустить. Понял?
– Да чего уж тут не понять, понимаю, конечно…
– И хорошо! Теперь запасись терпением и жди, это сейчас для тебя главное.
После того как Суркова увели, начальник позвал Кочкина и рассказал все, что узнал.
– Выходит, Алтуфьев вредит нам, но зачем? – спросил Меркурий.
– Может, зависть, а может, интерес у него какой-то…
– Какой?
– Вот это нам и предстоит выяснить. Давно мне этот Алтуфьев не нравится. Есть что-то в нем такое, раздражающее. Я вот только раньше понять не мог – что, а теперь понимаю – лицемерие. Нам нужно установить за Яковом Семеновичем негласное наблюдение…
– За судебным следователем?
– Да!
– Но мы превысим свои полномочия…
– Нет, потому что поставим в известность губернатора.
Глава 32. Губернатор дает согласие
– И вы думаете, следователь Алтуфьев замешан в смерти Протасова? – Губернатор встал из-за стола и прошелся по своему кабинету. Начальник сыскной тоже вскочил, но его превосходительство остановил полковника жестом.
– Скажем так, я предполагаю, – ответил, садясь на место, Фома Фомич. – Для того чтобы быть уверенным, нужно установить за следователем негласное наблюдение…