След механической обезьяны

– Знаю! Новоароновский, но ведь его же убили!

– Тебе откуда про убийство известно? – с тихой ленцой спросил Фома Фомич, начиналась самая интересная часть допроса.

– Все про это говорили в доме, вот и я слыхал!

– А ты слыхал, что тебя все подозревают в убийстве, даже не подозревают, что я такое говорю, тебя все обвиняют!

– Меня? – Судя по выражению лица, конюху это было не известно. А может быть, он только разыгрывал неведение. Фон Шпинне много всяких ловкачей насмотрелся, чтобы вот так вот сразу поверить.

– Ты любил Руфину Яковлевну, а Новоароновский ее отбил. Это – повод для ревности, а ревность – повод для убийства, все сходится!

– Да какая там любовь! – отмахнулся конюх и даже фыркнул, точно лошадь. – Не было у нас с ней никакой любви!

– А что было?

– Просто так сложилось: она одинокая, я одинокий, почему, думаю, нам не соединиться. Она всю жизнь по чужим углам, а у меня, как-никак, дом свой, хозяйство, сбережения, да и жалованье тоже вот получаю… Соглашайся только!

– Значит, не было любви?

– Нет, я уже не в том возрасте, чтобы влюбляться, а потом еще и ревновать… Я, если знать хотите, и не приставал к ней вовсе, потому как мне это и не нужно…

– Вы с ней не спали? – удивленно взглянул на конюха фон Шпинне. Леонтий открывался для него с иной стороны. Вот тебе и разговоры – бабник, а он к Руфине и не приставал… Может, врет? Но непохоже, не видно в глазах блудливости, свойственной любителям женского пола.

– До свадьбы какое спанье! – возмущенно проговорил конюх.

– Выходит, врали люди, когда про ваши горячие встречи болтали?

– Конечно, врали!

– А может, ты так говоришь только затем, чтобы тебя в убийстве Новоароновского не обвинили?

– Я так говорю, потому что это правда!

– И к смерти управляющего ты никакого отношения не имеешь?

– Нет!

– А вот некоторые люди утверждают, будто бы ты его убил, и даже видели, как ты это делал!

– Да ну! – флегматично проговорил конюх. Он не вскакивал со стула, не протестовал, размахивая руками, не кричал, что он в этот момент находился где-то далеко, он просто сидел и, не выказывая никакого суетного беспокойства, смотрел на фон Шпинне.

– Значит, не ты убил? – спросил тот с притворным сомнением в голосе.

– Не мое это дело – людей убивать, я человек смирный, покладистый…

– Так уж и покладистый? – не поверил фон Шпинне.

– Бывает, кого-то сгоряча огрею, да и то – за дело. По конской части, если непорядок какой, с нашим братом нужно… Где похвалить, а где и… – он сжал правую руку в кулак и погрозил невидимому нарушителю порядка.

– Согласен, мне такая педагогика по душе. Но бывает же, порой и смирный человек из себя выходит. Тогда держись – убить может…

– Может, не отрицаю, у самого такие мысли были…

– Какие мысли? – не дослушав до конца, фон Шпинне перебил конюха.

– Убить!

– И кого же?

– Да вы не знаете, это еще по молодости, давно. Но было, в том и сознаюсь!

– А что же тебе тогда помешало?

– Да не знаю, кто-то за руку придержал, или что-то придержало… – конюх замолчал, глаза подернулись дымкой воспоминаний, он тряхнул головой и закончил, – я уж и примерился, и замахнулся…

– Чем?

– Что? – Взгляд рассеянный, непонимающий.

– Я спрашиваю, чем замахнулся?

– Топором!

– Это была женщина, и она в тот момент спала? – спросил начальник сыскной.

– Вы так говорите, будто рядом со мной стояли! – удивленно уставился на фон Шпинне Леонтий.

– Нет, не был я там, просто служба у меня такая – догадки строить… А что ты, Леонтий, можешь сказать про вашего нового дворника?

– Что говорить? Хотел к себе на конюшню забрать, так он пропал куда-то… А работник он справный, не чета нашим. Если бы его на конюшню, вот бы мы там с ним порядок навели, любо-дорого посмотреть… – конюх говорил, мечтательно щуря глаза, словно не было в его жизни ареста, одиночной камеры, допроса…

«Да, – подумал начальник сыскной, – куда ему от лошадей…»

– Значит, говоришь, пропал? И ты не знаешь, где он?

– Нет, не знаю, – Леонтий едва заметно улыбался, он находился не в кабинете фон Шпинне, а у себя на конюшне. – Как в дом забрали, так и пропал!

– А ведь его, так же как и Новоароновского, убили! – сказал полковник, не отрывая взгляда от лица конюха.

– Как убили? – сорвался с места Леонтий, эта новость была для него ошеломляющей.

– Задушили! И все в доме почему-то уверены, что это ты…

– А я-то здесь при чем, при чем здесь я? – Конюх обессиленно рухнул на стул. – Зачем мне этого дворника убивать?

– Да я тоже думал, зачем? В чем он перед тобой провинился? Стал выяснять, и нашептали мне шептуны разные, что, дескать, были у него, у дворника, какие-то шуры-муры с Руфиной Яковлевной, и за это конюх Леонтий его порешил… Его и управляющего. Сделал все в доме, потому как там трупы нашли… Что ты на это скажешь?

– Я в дом не хожу, кто меня туда впустит? От меня ведь пахнет плохо! – ошалело вращая глазами, оправдывался Леонтий.

– Поговаривают, будто бы Руфина тебя по ночам впускала, и ты вроде всегда оставался у нее до утра…

– Да вранье все это! Я в доме ни разу не был. Не знаю, где там и что, какие комнаты, и кто в них живет… Нет моей вины в этих убийствах! – тяжело мотнул головой конюх.