След механической обезьяны

– Да ну, врут люди. – И тут Лобанская сказала то, что до сих пор как-то не приходило в голову начальнику сыскной – Да и почему именно к ней, домина, вы сами только подумайте, четыре этажа, и на каждом по восемь квартир. Он, этот ваш Протасов, мог приезжать к кому угодно.

От этих слов Фома Фомич даже тихо рассмеялся, как все, оказывается, просто. Он не стал больше ни о чем расспрашивать Марию Лобанскую, отпустил ее, а сам вызвал к себе Кочкина.

Чиновник особых поручений зашел без стука и остановился у дверей, готовый по первому требованию бежать туда, куда пошлют.

– Всех, кто у нас сидит в застенках, отпустить…

– Всех? – удивленно взглянул на Фому Фомича Кочкин.

– Всех, кого мы задержали по делу Протасова, кроме Николая, этот пусть еще посидит. Да, и еще, Руфину Яковлевну прежде отправь ко мне.

Через несколько минут приживалка с хмурым и осунувшимся лицом стояла в кабинете начальника сыскной.

– Присаживайтесь, Руфина Яковлевна, у меня к вам есть несколько вопросов…

– Снова будете из меня душу вынимать? – спросила она сварливо и, шурша платьем, уселась на один из стульев.

– Нет, не буду, – заверил ее фон Шпинне, – я вот что хотел у вас спросить: кто в доме Протасовых посылал Семенова, нового дворника, в лавку за товарами?

Приживалка задумалась.

– Да кто его туда только не посылал, его все пользовали, он ведь безотказный был, я даже удивлялась порой, а что это он такой сговорчивый, теперь-то понимаю…

– И все-таки, кто его посылал?

– Да все посылали!

Понимая, что так он, скорее всего, ничего не добьется, начальник сыскной решил поступить иначе: вынул из ящика стола хозяйственные записки, которые передал покойный Семенов, вытащил нужную и, развернув ее в сторону Руфины, попросил ту посмотреть и сказать, кто ее написал.

Приживалка только глянула и тотчас же назвала имя. Это прозвучало как гром среди ясного неба, но Фома Фомич никак не выдал своего крайнего удивления, только на несколько мгновений лишился дара речи.

– Это точно, вы не ошибаетесь? – спросил сухим голосом.

– Нет! – ответила Руфина Яковлевна.

– Ну что же, я вам очень благодарен…

– Да было бы за что! А когда вы меня отпустите?

– Когда отпущу? Прямо сейчас, вы свободны, можете идти, – тихо и грустно проговорил начальник сыскной.

– Правда? – не поверила ему приживалка.

– Правда, можете быть свободной!

Когда Руфина Яковлевна, не веря в то, что так легко смогла выбраться из мышеловки, покинула кабинет начальника сыскной, туда заглянул Кочкин.

– Заходи, заходи, – поманил его рукой фон Шпинне, – присаживайся!

– Да я постою…

– Нет, ты все-таки сядь.

Кочкин с неохотой прошел к дивану и сел.

– Что? – спросил лениво.

– Я знаю, кто написал письмо Арине Игнатьевне…

– Кто?

Начальник сыскной пересказал Меркурию свой короткий разговор с приживалкой.

– Не может быть! – воскликнул тот и даже привстал.

– И тем не менее. И, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, нам нужно будет еще кое-что проверить.

– А это не может быть ошибкой? – высказал предположение Кочкин.

– Скорее всего, нет, но проверить все равно нужно. Чем мы, собственно, и займемся.

Глава 49. Конец следам говорящей обезьяны

Начальник сыскной всякий раз, когда нападал на след преступника, не считался ни со временем, ни с людьми. Для него не существовало слова «усталость», он переставал отличать день от ночи. «Потом отдохнем!» – говорил обычно, глядя на Кочкина безумными глазами, в которых не было ничего, кроме желания побыстрее схватить злодея. Этим он и восхищал, и пугал. С ним в такие моменты никто не спорил, никто не роптал, все соглашались и беспрекословно выполняли приказы. Сыскная работала как швейцарские часы. Задания, на которые в другое время уходили недели, агенты выполняли за считаные дни.

Всю жизнь Саввы Афиногеновича Протасова за время, прошедшее со смерти Лобанской, восстановили практически по минутам. Были опрошены сотни свидетелей: приятели-промышленники; шапочные знакомые; прислуга ресторанов, где он обедал; магазинов, где он что-либо покупал; парикмахеры, врачи, деловые партнеры… Каждый из них что-то да добавлял к портрету убитого фабриканта. Так стало известно, что Савва Афиногенович пил только водку, но дома держал большую коллекцию хороших французских и немецких вин. По вторникам после ужина обычно уезжал в купеческий клуб и брал с собой несколько бутылок легкого вина – кларета. Полковник не забывал и о том, что в письме, которое ему передал покойный Семенов, указывался именно вторник. После смерти Лобанской фабрикант перестал наведываться в клуб. Это позволило начальнику сыскной сделать вывод, что промышленник по вторникам ездил вовсе не на встречу с приятелями, а посещал Лобанскую, и вино, которое он брал с собой, предназначалось ей. Что подтверждали слова околоточного надзирателя о целой батарее пустых бутылок, обнаруженной в чулане Лобанской после ее смерти.