Словарь Сатаны

Капитан последовал за мной, чтобы выслушать аргументы недовольных пассажиров и упрямого рулевого и решить, что лучше — попытать счастья и пройти сквозь тучи или их обойти; однако, подойдя к штурвалу, мы увидели, что и пассажиры, и рулевой пребывают в глубоком недоумении: глядя на стрелку компаса, они растерянно качали головами. Случилась невероятная вещь: черные облака, которые так тревожили сухопутный люд, теперь находились за кормой, а корабль бодро шел по собственному кильватеру назад в гавань, удаляясь от Тоттнем-Корт-роуд! Такой крутой поворот провозгласили чудом; капеллан высоким голосом возносил молитвы, а рулевой был так же виноват в случившемся, как если б засунул руку в пустую кружку для сбора денег нищим.

Объяснение было простым; мне все стало ясно, как только я увидел эту картину. Пока между рулевым и делегацией шел спор, матрос, жестикулируя, отпустил штурвал, а я без всякой задней мысли во время этой утомительной перепалки развлекался тем, что крутил его туда-сюда и случайно изменил курс корабля. По чистой случайности ветер в то же самое время изменил направление, что довольно часто бывает в тропических широтах, и теперь весело гнал нас назад, туда, где я сел на корабль, по направлению к Тоттнем-Корт-роуд, где жила моя тетя. Здесь я должен предупредить, что через несколько лет схожие события — в частности, чтение «Сражения при Нейзби» — привели к установлению в нашем торговом флоте правила, которое, надеюсь, действует и сейчас: никто не должен говорить с рулевым, если только тот не заговорит первым.

II

По невнимательности я забыл сообщить, что корабль, на ход которого я оказал непосредственное влияние, был «Бонниклэббер»[138] (владелец — Траутбек) из Молверн-Хайтс.

Обратный курс «Бонниклэббера» привел его туда, где я на него сел. Пассажиры и команда, измученные неловкими попытками выразить свою благодарность за чудесное избавление от грозовых туч, мирно храпели в самых немыслимых позах на палубе, когда впередсмотрящий, устроившийся на самой верхушке грот-мачты и поедающий холодную колбасу, стал издавать — вероятно, заранее подготовленные — странные, невероятные звуки. Он кашлял, чихал и лаял одновременно, блеял и гоготал, что-то выкрикивал и вопил, брызгая слюной, а потом рычал задыхаясь. Нечленораздельный, беспорядочный поток звуков постепенно перешел в долгие вопли, перемежающиеся неразборчивым бормотанием. Он свистел, хрипел и ревел; взял было на полтона выше, но передумал и опустился на прежний уровень; он ржал как конь, а потом громыхал как барабан! И все это время делал одной рукой какие-то непонятные знаки, а другой — хватал себя за горло. Наконец он перестал что-либо делать и молча съехал на палубу.

К этому времени все внимательно следили за матросом, и как только он оказался среди нас, засыпали его вопросами, которые, будь они видимыми, напомнили бы стаю голубей. Он даже взглядом нам не ответил и прошел сквозь толпу вызывающе дерзкой походкой, со смертельно бледным лицом и с плотно сжатыми зубами, словно заталкивал внутрь обильный обед или смирял острую зубную боль. Бедняга подавился!

Спустившись по трапу, больной, за которым следовала вся команда, искал каюту врача. Врач крепко спал: веселое представление на грот-мачте прошло мимо нижней палубы. Пока некоторые из нас подносили виски к носу врача, стараясь пробудить необходимый медицинский интерес, больной сидел в величественном молчании. К этому времени его бледность — признак решительного характера — сменилась темно-красным цветом, который постепенно перешел в отчетливо пурпурный, вытесненный затем переливчатым мутно-синим с изменчивыми черными полосками. Лицо опухло и стало бесформенным, шея раздулась. Глаза вывалились наружу, как колышки для шляп.

Доктор вскоре проснулся и, внимательно осмотрев пациента, заявил, что мы имеем дело с примечательной разновидностью удушья; взяв нужный инструмент, он приступил к работе и без труда извлек из глотки матроса кусок колбасы, размером и общим видом напоминающий исполненный достоинства банан. Эта операция проходила при гробовом молчании, но как только она закончилась, пациент, лицо и шея которого значительно уменьшились, вскочил на ноги с криком: «Человек за бортом!»

Вот что он порывался все время сказать!

Толкая друг друга, все побежали на верхнюю палубу, и каждый стал бросать что-нибудь за борт — спасательный пояс, клетку для кур, связку веревки, кусок дерева, старую парусину, носовой платок, железный прут — все, что могло сгодиться утопающему, который плыл за судном уже в течение часа после первого сигнала тревоги с грот-мачты. За несколько минут с корабля выкинули все, что можно было взять, и после того, как слишком возбудившийся пассажир срезал и выбросил лодки, нам уже ничего не оставалось делать, хотя капеллан сказал, что если несчастный джентльмен вскоре не объявится, то он отслужит на корме англиканскую заупокойную службу.