Словарь Сатаны

Это был капитан Аберсаут, плававший ранее на «Мадларке», — лучший моряк из всех, кто когда-либо, сидя на поручнях, читал трехтомный роман. Чтение было страстью капитана. В каждое плавание он брал с собой столько связок книг, что для другого груза не оставалось места. Романы валялись повсюду — в трюме, между палубами, в салоне и даже в постелях пассажиров.

«Верблюда» спроектировал и построил его владелец, архитектор из Сити, и он походил на обычный корабль не больше чем Ноев ковчег. На нем были эркеры и веранда; карниз и дверцы — по ватерлинии. У дверей — молоточки и колокольчики для вызова слуг. Во всем — бессмысленная претензия на размах. Находившийся на верхней палубе салон для пассажиров покрывала крыша из черепицы. Эта горбатая кровля и дала кораблю такое название. Архитектор построил несколько церквей — в одной, в честь св. Игнотуса[127] в Хотбат-Медоу до сих пор располагается пивоваренный завод. Обладая религиозным мировоззрением, он и «Верблюду» придал форму готической церкви, воздвигнув на нем нечто вроде поперечного нефа, но потом отказался от этой затеи, затруднявшей ход корабля. От этого ослабела его центральная часть. Грот-мачта напоминала колокольню. С нее открывался один из прекраснейших английских видов.

Таков был «Верблюд», когда в 1864 году я оказался на нем в составе экспедиции, отправлявшейся к Южному полюсу при содействии Королевского общества по поощрению честной игры. На собрании этой замечательной ассоциации была принята резолюция, в которой говорилось, что предпочтение, оказываемое наукой Северному полюсу, — несправедливый выбор из двух равноценных вещей; что сама Природа выразила этому неодобрение на примере экспедиции сэра Джона Франклина[128] и его последователей; что наказаны они справедливо и путешествие к Южному полюсу будет своего рода протестом против такой предвзятости; и, наконец, что само общество не несет никакой ответственности и никаких расходов по подготовке экспедиции, хотя отдельные члены (если они настолько глупы) могут внести свой посильный вклад в ее фонд. Справедливости ради скажем, что таковых не нашлось. И вот однажды «Верблюд» — мне случилось как раз находиться на его борту — сорвался с якоря, покинул гавань и поплыл на юг, провожаемый проклятиями тех, кто не мог его вернуть. Через два месяца корабль пересек экватор, и жара стала невыносимой.

Неожиданно мы попали в штиль. До трех часов дня дул легкий ветер, и корабль делал по два узла в час, потом вдруг ветер переменился, словно повинуясь приказу корабля, а потом так же неожиданно паруса безжизненно повисли. «Верблюд» не только не продвигался вперед — его понемногу сносило в сторону Англии. Старина Бен, боцман, сказал, что только однажды на своем веку пережил такой штиль и это случилось после того, как Джек Проповедник, матрос, вступивший на путь исправления, так разволновался на службе в морской церкви, что стал кричать, будто архангел Михаил бросил дракона в тюрьму и как следует выпорол, мать его!

Почти год мы пребывали в таком плачевном состоянии, и в конце концов потерявшая терпение команда делегировала меня к капитану, чтобы узнать, нельзя ли что-нибудь предпринять. Капитана я нашел в затянутом паутиной укромном уголке с книгой в руке в новехоньких бриджах. По одну сторону от него лежали три стопки Уиды[129], по другую — гора выше его головы — романы мисс М. Э. Брэддон[130]. Он прочитал всю Уиду и энергично принялся за Брэддон. Капитан очень изменился.

— Капитан Аберсаут, — начал я, поднимаясь на цыпочки, чтобы прочитать нижние строчки романа мисс Брэддон, — скажите, как долго это будет продолжаться?

— Возможно, станет ясно к середине книги. Сейчас старик Пондронуммус запутался в снастях и собирает бумаги для психиатрической лечебницы, а молодой монсеньор Буйо получает миллион. И если гордая и прекрасная Анжелика не станет по ветру и не войдет в его кильватер, отказав юристу по морскому праву Тандермазлу, значит, я ничего не понимаю в глубинах и мелях человеческого сердца.

Я не мог разделить его оптимистический взгляд на ситуацию и поднялся на палубу удрученный. Но, ступив на нее, я увидел, что корабль летит как стрела!

На борту нашего корабля находились бычок и голландец. Бычок сидел на цепи у фок-мачты, а голландцу позволяли ходить где угодно и запирали только на ночь. Они между собой не ладили — истоки затянувшейся вражды крылись в пристрастии голландца к молоку и в ярко выраженном чувстве собственного достоинства у бычка; более подробный рассказ о причинах их напряженных отношений будет утомительным для читателя. Воспользовавшись сиестой своего врага, голландец украдкой прошмыгнул мимо него и уселся на бушприт ловить рыбу. Когда бычок проснулся и увидел, как другое существо наслаждается жизнью, он перешагнул через цепь, выставил вперед рога, уперся задними ногами в мачту и направился к обидчику. Но цепь была крепкая, мачта прочная, а корабль, говоря словами Байрона, «рассекал воду, как идущий к цели»[131].