Постановили: Конгресс объявляет заслуженную благодарность бригадному генералу Джупитеру Доку и находящимся под его командованием отважным воинам за их беспрецедентный подвиг: две тысячи солдат атаковали 25-тысячную армию противника и полностью разгромили ее, уничтожив при этом 5327 солдат, взяв в плен 19 003 человека, половина из которых — раненые, захватив 32 орудия и 20 000 единиц мелкого вооружения, — короче говоря, все снаряжение.
Постановили: В честь этой небывалой победы обратиться к президенту с просьбой учредить праздник Дня благодарения и торжественно отметить его светскими и религиозными мероприятиями.
Постановили: Просить президента с целью увековечения величайшего события и в честь отважного воинского духа тех, чьи деяния добавили американской армии неувядаемого блеска, провести — по совету и с согласия сената — следующее назначение: на должность генерал-майора — один человек.
Была очень темная ночь, это точно, а мои старые глаза ни к черту не годятся, но слышу-то я хорошо и, когда различил бормотание, сразу понял: это та шайка, что околачивается на дальнем берегу. Я сразу побежал в дом, разбудил массу Дока и говорю: «Эти жулики по вашу душу идут». И разрази меня гром, если он не выскочил прямо на холод в ночной рубашке и не бросился к мулам! И двадцать три сотни мулов, все помеченные каленым железом, вырвались из загона как дьяволы, так что земля затряслась, и понеслись по дороге на брод как молнии, а дорога из конца в конец полна конфедератов!..
Джордж Терстон[25]
Джордж Терстон был первым лейтенантом и адъютантом при штабе полковника Броу, командующего бригадой Федеральной армии. Полковник Броу временно исполнял обязанности старшего офицера: бригадный генерал находился в отпуске после тяжелого ранения. Насколько мне известно, лейтенант Терстон был из полка полковника Броу, куда его вместе с командиром, несомненно, вернули бы, доживи он до выздоровления бригадного генерала. Адъютанта, чье место занял Терстон, убили в бою; появление Терстона было единственной заменой в составе нашего штаба, связанной со сменой командира. Нам он не нравился своей нелюдимостью. Однако я замечал это меньше других. Где бы мы ни находились — в лагере, на марше, в казармах, — обязанности топографа заставляли меня работать как каторжного — весь день в седле и еще полночи за чертежной доской, перенося результаты моих дневных съемок. То была опасная работа: чем ближе к противнику я подходил, тем более ценными были мои полевые замеры и в результате — начерченные карты. В этой работе возможность найти дорогу или сделать набросок моста ценилась гораздо больше человеческой жизни. Иногда эскадроны кавалерии бросали против пехотного аванпоста, имевшего важное стратегическое значение, только для того, чтобы короткое время от начала атаки до неизбежного отступления использовать для поиска брода или точного места пересечения двух дорог.
В некоторых отдаленных уголках Англии и Уэллса сохранился старый обычай «отбивания границ» прихода. В определенный день года все население выходило на улицу и шло процессией от одного ориентира к другому по линии границы. В самых важных местах парней крепко секли розгами, чтобы они запомнили эти места, когда вырастут. После этого ритуала с парнями начинали считаться. Наши частые встречи с аванпостами конфедератов, патрулями и походами в разведку имели, кстати, такое же воспитательное значение; они сохранили в моей памяти живую и, похоже, непреходящую картину местности — картину, связанную не столько с тщательными полевыми зарисовками (их подчас не удавалось сделать), сколько с треском карабинов, звоном сабель и топотом лошадей. Эти смелые вылазки были зарисовками, сделанными кровью.
Однажды утром, когда я отправлялся во главе эскорта в экспедицию более чем опасную, ко мне подъехал лейтенант Терстон и спросил, не возражаю ли я, если он к нам присоединится, разрешение полковника он уже получил.
— Ничего не имею против, — ответил я довольно грубо. — Но в каком качестве вы поедете? Вы не топограф, а моим сопровождением командует капитан Берлинг.
— Я поеду в качестве зрителя, — ответил он. Сняв портупею и вынув револьверы, он передал их ординарцу, который и отнес все с собой в штаб. Я сообразил, что ответил ему грубо, но промолчал, не зная, каким образом принести извинения.