Словарь Сатаны

— Невероятно, — сказал он после некоторого раздумья. — Думаю, я принял за Бартинга другого человека и его холодное приветствие было просто вежливым ответом на мое. Теперь я вспоминаю, что у прохожего не было таких усов, как у Бартинга.

— Конечно, это был другой человек, — согласился я, и больше мы не говорили на эту тему. Но в моем кармане лежала фотография Бартинга, вложенная в письмо его вдовой. Сделана она за неделю до смерти, и на ней он без усов».

За стеной [80]

Много лет назад на пути из Гонконга в Нью-Йорк я провел неделю в Сан-Франциско. Последний раз я был здесь давно; за это время мои дела на Востоке сложились как нельзя лучше, я разбогател и мог позволить себе посетить родину и повидать друзей юности, которые были еще живы и сохранили ко мне теплые чувства. Самым преданным из них, я надеялся, был Моган Дампьер, старый школьный друг, с ним я некоторое время вел эпизодическую переписку, которая, как это случается, давно заглохла. Вы, возможно, замечали, что нежелание писать просто светские письма связано с дальностью расстояния между вами и вашим корреспондентом. Таков закон.

Я помнил Дампьера красивым, статным молодым человеком, с научными склонностями, отвращением к работе и поразительным равнодушием к мирским вещам, включая богатство, которое он, однако, в избытке унаследовал, так что мог не думать о хлебе насущном. Особым предметом гордости его семейства, одного из самых старых и аристократичных в округе, было сознание того, что никто из них не торговал, не занимался политикой и вообще никак не выделялся. Моган был несколько сентиментален и тяготел к странным суевериям, что стало причиной изучения им разных видов оккультизма, но здоровая психика предохраняла его от необычных и опасных верований. Он совершал рискованные вылазки в область нереального, не покидая, однако, изведанное и доступное пространство, которое мы с удовольствием называем реальным миром.

Я отправился навестить его в ненастный вечер. Калифорнийская зима была в разгаре — бесконечный дождь поливал пустые улицы, а иногда внезапно налетевший ветер с непостижимой яростью обрушивал его на дома. Извозчик не без труда отыскал нужное место, ближе к океанскому побережью, в малонаселенном пригороде. Довольно некрасивый дом стоял посредине участка, на котором, насколько я мог разглядеть в темноте, не было ни цветов, ни травы. Три или четыре дерева, сгибаясь и стеная под напором ураганного ветра, казалось, пытались вырваться из зловещего плена, чтобы найти местечко получше. Дом был из кирпича, двухэтажный, с угловой башней на этаж выше. Свет горел только в окне башни. Вид этого места заставил меня содрогнуться, чему, наверное, помогла и струйка дождя, пролившаяся за воротник, пока я торопливо шел к дому.

В ответ на мою записку с предложением повидаться Дампьер написал: «Не звони — открой дверь и поднимайся». Так я и поступил. Лестницу слабо освещал единственный газовый рожок на втором этаже. Мне удалось благополучно подняться по лестнице и войти через распахнутую дверь в освещенную квадратную комнату. Дампьер вышел навстречу в халате и тапочках и сердечно приветствовал меня; если я и подумал, что ему стоило бы встретить меня у дверей, то при одном взгляде на него сомнений не осталось: он мне рад.

Дампьер очень изменился. Еще далеко не старик, он уже поседел и ссутулился, был худ и костляв, мертвенно-бледное лицо избороздили глубокие морщины. Неестественно большие глаза горели жутковатым огнем.

Он усадил меня и, предложив сигару, серьезно и искренно заявил, что наша встреча — большая радость для него. Затем мы поговорили о том о сем, и все это время меня не покидало грустное ощущение большой перемены в нем. Должно быть, он это почувствовал, потому что неожиданно сказал с довольно веселой улыбкой:

— Я тебя разочаровал — non sum quails eram[81].

Не зная, как на это реагировать, я все же выдавил из себя:

— Нет, почему же. Твой латинский так же хорош.

Дампьер опять оживился.

— Нет, — сказал он, — как мертвый язык, он не портится, а становится все лучше. Но имей терпение, подожди: там, куда я собираюсь, язык, возможно, еще превосходнее. Хочешь получить на нем послание?

Пока он говорил, улыбка постепенно гасла на его лице, а когда замолчал, серьезность его взгляда причинила мне боль. И все же я не поддался его настроению и никак не выдал, как глубоко меня потрясло предчувствие им своей скорой смерти.

— Надеюсь, нам еще долго будет служить человеческая речь, — сказал я, — а затем потребность в ее услугах отпадет сама собой.