Слово о полку Игореве

Однако после издания Пушкинским Домом пятитомной «Энциклопедии “Слова”» мы должны вернуться к этой (увы, маргинализированной дилетантскими штудиями последних десятилетий) проблеме. К тому же сегодня в нашем распоряжении несколько иной, чем у предшественников, набор исследовательских инструментов и, в первую очередь, иные ключи к основе основ текста – его поэтике[137].

Как мне представляется, ошибка была в том, что искали автора «Слова». А искать надо было поэта.

Что мы знаем о его социальном статусе?

Неоднократно отмечалось, что автору «Слова» до тонкостей известны следующие вещи:

– политическая география Руси (и, как можно догадаться по нескольким пассажам – Европы);

– генеалогия Рюриковичей, их иерархия, политические пристрастия, этикет и пр;

– ратный быт, вооружение, устройство доспеха и вообще тонкости военного дела (от основ стратегии и тонкостей тактики до номенклатуры воинских трофеев);

– соколиная охота.

Это кругозор не монаха или даже дружинника, а князя. Кроме того, только находясь на одной с прочими ступени социальной лестницы, средневековый человек мог позволить себе публично обсуждать (а тем паче – осуждать) политическую практику современных ему правителей. В 1934 г. В. Ф. Ржига, споря с тем, что поэма могла быть написана дружинником, пишет: «...неизбежна мысль, что “Слово о полку Игореве” сложилось не в дружинной среде, а в княжеской»[138]. Согласимся: предположение о том, что Автор мог быть придворным поэтом или дружинником Игоря, более чем наивно. Поэт, осуждающий правителя («...двое сказали: “Помужествуем сами, прошлую славу сами похитим, а грядущую сами поделим”»), не мог присутствовать при его дворе.

Регламентированность генеалогического мышления также выдает в Авторе человека высшего сословия:

– Обращения к князьям в «Золотом слове» строго иерархичны и следуют по поколениям от шестого (Игорь, Всеволод, Ярослав Черниговский, Всеволод Большое Гнезда), к седьмому (Буй Рюрик и Давыд; Ярослав Осмомысл Галицкий) только после восьмому (Буй Роман Волынский; Мстислав, Ингварь и Всеволод Ярославичи; «все три Мстиславича»);

– От Владимира Святославича Святого до Владимира Игоревича (которым Автор и заключает поэму») цепочка в семь поколений. И только в этой ветви Рюриковичей поэт поминает всех князей, не пропуская ни одного генеалогического звена. Сказал, что будет петь «от Старого Владимира до нынешнего Игоря», и выполнил свое обещание.

Двадцать лет назад страстный поклонник князя Игоря писатель Владимир Чивилихин в своем очень неровном (и по-дилетантски прямолинейном) романе-эссе писал:

«”Брате и сыну!” – так, согласно летописи, обращался современник Игоря, персонаж “Слова”, великий князь Киевский Святослав к своему двоюродному дяде по матери Всеволоду Владимиро-Суздальскому, который, в свою очередь, точно так же обращался к Роману Галицко-Волынскому. “Сыну” – это была форма изъявления политического патронажа, “брате” – традиционное обращение князя к князю. Абсолютная идентичность понятий “братия” и “русские князья” сквозит в татищевском переложении события 1117 года: “Ярославец владимирский, сын Святополч, емлет согласие с ляхами противо братии своея, русских князь, и многие обидит волости”. Б. А. Рыбаков однажды процитировал тот же источник, излагающий политическое кредо Романа Галицкого (1203 г.); киевский князь должен “землю Русскую отовсюду оборонять, а в братии, князьях русских добрый порядок содержать, дабы един другого не мог обидеть и на чужие области наезжать и разорять”. Можно привести сотни летописных текстов, где слова “братие”, “братия” исходят от князей, адресованы князьям и выражают не родственные, а политические отношения»[139].

Ссылался писатель и на мнение академика А. С. Орлова: