Слово о полку Игореве

Послушаем, что говорит поэт о княжеских распрях (цитирую в своем переводе):

Тот князь Олег
распрю мечом выковывал,
стрéлами землю засеивал
да в Тмуторокáни
в злато-стремя вступал.

. . . . . . . . . . . . . . .

При Олеге Гориславиче посеянное зло

усобицами по земле взошло.
Достоянье правнука Даждьбόга
в княжеских раздорах погибало.
Жизни людские сократились.

Редко пахари покрикивали

в Русской земле,
а вόроны часто кричали –
на тризне трупы делили...

И еще:

Ибо князья с погаными брань прекратили.
Брат говорит брату:
– И твоё, мол, – тоже моё!
Тогда же князья про малое
промолвили: – Вот великое!..
И каждый выковал крамолу на себя.
А поганые набегами
рыщут с победами
по тебе, Русская земля.

И так:

Но сами князья
куют крамолу на себя,
а поганые набегами
приходят с победами
на Русскую землю –
подавай им белку от каждого двора!

И вот так:

Внуки Ярослава и Всеслава!
Стяги свои склоните,
мечи оскверненные в землю вонзите!
Славу прадедов попрали
и крамолами своими
наводить поганых стали
на землю Русскую,
на нивы Полоцка!
Обернулись ваши распри
насильем от половца.

Равный говорит с равными. На такое мог бы решиться лишь киевский митрополит, но упоминание в поэме о языческих божествах делает это предположение абсурдным. И никакой монах-книжник, никакой дружинник или боярин в средние века о таком не мог и помыслить: жесткая архаичная регламентация распространялась на все сферы жизни, включая, в первую очередь, самосознание. Впрочем, было одно единственное исключение – Новгород. Там уже полвека не служили князьям, но нанимали их на службу. С приглашенными князьями легко расставались, указав им с вечевой площади на ворота.

Было бы логичным допустить, что поэт – пропитавшийся республиканским духом новгородец. Но кто позволит новгородцу витийствовать в Киеве при дворе Святослава?

Как неоднократно отмечалось, автор «Слова» почему-то откровенно идеализирует Святослава Киевского, едва ли не первого для его времени зачинщика княжеских «крамол».

Парадокс в том, что обличения Автора направлены против политики самого киевского князя, ведь Святослав никогда не отказывался от практики своего деда Олега Гориславича и в конце 1170-х не раз приводил половцев на землю Русскую (городки по Волге, Киев) и на землю Полоцкую (Друцк). Но если бы Автор был противником Святослава, он бы его осуждал, а не идеализировал.

При этом Автор обходит молчанием то, что русские князья сами приводят половцев на Русь. И хотя слова «вы своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую (Южная Русь), на достояние Всеславово (Полоцкое княжество)» метят в том числе и в Святослава, все же они звучат так, словно княжеские распри лишь провоцируют набеги кочевников, а половцы действуют самостоятельно. Здесь же: «...а князья сами на себя крамолу ковали, а поганые сами...» Не сами, но нанятые Святославом половцы сожгли Дмитров и Друцк Значит, поэт выгораживает киевского князя:.

Двойственность позиции – верная примета того, что Автор находится в непосредственной близости от Святослава. Так может говорить лишь тот, кто Святославу свой, но с его политикой не согласен. Но речей, прямо осуждающих практику приглашения половцев, поэт в уста киевскому князю не вкладывает. И понятно почему: издевка над Святославом в планы поэта не входит. Он считает, что надо перестраивать систему отношений правящей элиты и кончать с княжескими «крамолами». Иначе Русская земля погибнет (поэт понимает это за полвека до порабощения Руси монголами).

Это вновь сужает круг нашего поиска. Уже до десятка имен.

Из летописи мы знаем, что, принимая важнейшие политические решения, Святослав советовался не с боярами, а с женой Марией Васильковной. От кого еще Святослав может выслушать горькую, хотя и тактичную по отношению к нему самому филиппику? Единственное приемлемое решение, объясняющее парадокс позиции Автора, мне представляется таким: поэт не просто близок Святославу, он и впрямь Святославич, преданный и любящий (так следует из поэмы) сын старого киевского князя, легитимного, но номинального (по дедову обычаю, а не по политической реальности) правителя Руси.