Слово о полку Игореве

«Княжеский заказ» – это, надо думать, заказ Мстислава-Георгия Храброго. Собор строился как Георгиевский и, видимо, с самого начала предполагалось, что в диаконнике будет фреска с изображением святого[181]. Но до росписи дело дошло лишь к 1180 г., и это наложило отпечаток на работу иконописцев. Может быть, новгородские заказчики надоумили византийских мастеров изобразить святого воина худеньким безоружным мальчиком и подсказали, что у стяга, парящего над головой Георгия, не должно быть копейного наконечника. Что, конечно, не вполне соответствует житию, поскольку по житию Георгий отрубает главу змию, после того, как Елисава приводит усмиренное чудище в город. А, может быть, сметливые греки и сами проявили инициативу, узнав о приглашении Владимира в Новгород и о Белеховском чуде.

Собирались писать фреску в честь Мстислава-Георгия, а написали в честь его победителя.

Иконографически мастера не погрешили против канона: мы знаем грузинские иконы X и XI веков, на которых Георгий едет не с копьем, а с крестом, а под ногами коня распростерт император Диоклетиан. Это метафора победы православия над язычеством. Можно допустить, что были и изображения Георгия со стягом. Но и в этом случае соединение в одной композиции образа безоружного мальчика-воина, стяга без наконечника и змея, которого конь попирает копытом, столь же знаково для новгородской реальности 1180 г., как и то, что одна из иконных горок, находящаяся между задними ногами коня, написана в виде ладожской сопки.

Если бы стена собора была прозрачной, мы бы увидели, что прямо за этой «иконной горкой» и находится легендарная Олегова могила – самая большая сопка в урочище Морьещина.

За ней всего в километре деревенька Велеша, сохранившая имя змееподобного бога Велеса (здесь, по догадке историка Г. С. Лебедева, и было его капище). Это подтверждается и тем, что в скандинавских сагах Нижнее Поволховье именуется Ормаланд – Страна змей.

Мстислав-Георгий Храбрый ставил мифологический спектакль, в котором он хотел сыграть Георгий Победоносца, но сыграл Перуна, пытающегося поразить Велеса. На фреске в Ладоге христианский извод того же мирового сюжета, только роли перераспределены в обратном порядке. Мстиславу выпало играть змея-Велеса. Юношу, который обратил в бегство «храброго Мстислава» не силой оружия, а силой духа, сыграл Владимир Черниговский.

Ладожские иконописцы были не просто греками, но, судя по найденной на Земляном городище печати лаодикейского митрополита Леонтия, греками из Лаодикии. По догадке хранительницы фондов Староладожского музея Зои Дмитриевны Бессарабовой, эта печать свидетельствует о том, что за помощью к Лаодикийскому митрополиту ладожане обратились потому, что те лучше других знали, как бороться с рецидивами языческого культа: по житию Георгий одолел змея именно в Лаодикии.

Выходит, Белеховское Чудо приводит нас к двум атрибуциям: теперь мы с большой долей вероятности можем утверждать, что ладожская фреска написана в честь попрания Велеса 15 июня 1176 г., а «Cлово о полку Игореве» создано тем, кто осуществил это попрание – Владимиром Святославичем.

Видел ли сам Владимир эту фреску? Как новгородский князь он не мог не побывать в Ладоге, и след его посещения обнаруживается в том же «Слове».

Доказательством тому – фигура облаченной в белый саван девы Елисавы. На фреске змей выползает из реки, а дева бредет по белокаменной береговой отмостке и всплескивает левой дланью, указывая змею в направлении пробитых в скале городских ворот. Ворота изображены весьма условно, в виде крылоподобной белой дуги. Это белоснежное «крыло» за левым плечом Елисавы визуально и делает ее девой-лебедью. Но в изнаночном мире «Слова о полку Игореве» святая дева-лебедь превращается в деву-обиду, бредущую по берегу Каялы и плещущую лебедиными крылами[182]. И если Елисава на пояске-убрусе ведет смиренного змея, то дева-обида выпускает на Русскую землю Карну и Желю.

В этом контексте уже не может быть случайным и то, что эпизод с девой-обидой следует непосредственно за единственный раз звучащем в тексте авторским «я» и упоминанием о павших Игоревых стягах. Знаковым, а, следовательно, и атрибутирующим, становится сделанное именно в этом месте указание на то, что русичи «сватов попоили, а сами полегли за русскую землю». Это об Игоре, чей сват – Кончак. Но это и о Всеволоде Большое Гнездо, который вызвал Владимира Черниговского в город Владимир и дал ему в жены дочь брата. А потом из свата превратился в лютого врага.

Следствием поражения на Каяле стал воплощенный в «Слове» призыв Святослава Киевского прекратить междоусобицы и использование половцев в войне друг с другом. Для нас не столь важно, кто именно был автором идеи этого нового корпоративного договора Рюриковичей, однако идея должна была вызреть внутри правящего клана, и лучшего, чем этот сын Святослава, кандидата на ее авторство нам не найти.