Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

В январе 1915 года Тэффи стала работать в качестве добровольца в одном из петербургских военных госпиталей, что подсказало ей место действия для ряда рассказов, вошедших в «Неживого зверя», а также для сатиры «Два естества». В последней, включенной в альманах «Щит» (составленный Леонидом Андреевым, Максимом Горьким и Сологубом с целью противостоять антисемитизму), изображаются великосветские дамы, добровольно работающие в госпитале. Патронесса Анна Павловна сообщает остальным о двух новых пациентах, один из которых – очень приятный Георгиевский кавалер, а другой – очень неприятный – еврей. Она помещает награжденного солдата на лучшее место, обеспечивает ему все мыслимые удобства, а дамы восторгаются «удивительным величием русской души» [Андреев и др. 1916: 223][255]. Когда выясняется, что этот солдат и еврей – одно и то же лицо, Анна Павловна может лишь пролепетать: «Ведь у этого солдата два естества. <…> Мы дали папирос Георгиевскому кавалеру, а курит их еврей! Мы поставили почетную кровать для Георгиевского кавалера, а на ней развалился еврей!» [Андреев и др. 1916: 224].

В марте 1915 года Тэффи поехала на фронт в двойном качестве, как медсестра и как журналист. Опубликованная в «Театре и искусстве» любопытная фотография – Тэффи облачена в сестринский головной убор, в одной руке держит винтовку, а в другой меч – выдает рекламный характер этой поездки, но она была задумана не только с подобной целью, поскольку по ее результатам Тэффи опубликовала серьезный и трогательный репортаж[256]. Так, данное Тэффи в рассказе «Около войны» описание полевого госпиталя передает и ужасы войны, и стойкость раненых:

Вот шагает по платформе диковинная фигура; фигура человеческая, а на плечах вместо головы, огромный белый шар. В шаре проделана крошечная щелочка для одного глаза, а пониже – еще дырочка, из которой торчит папироска. Но ведет себя шар очень бодро и независимо. Сам ищет себе в вагоне место поудобнее и весело подшлепывает санитаров[257].

Тэффи сфотографирована вскоре после возвращения с фронта Первой мировой войны, где она служила медсестрой и писала репортажи для газеты «Русское слово». Театр и искусство. 1915. 3 мая. С. 307.

В августе 1915 года Тэффи выпустила небольшой сборник военных рассказов и фельетонов, в который вошел и этот [Тэффи 1915а]. На следующий год лучшие из рассказов указанного сборника, которые к тому же выходили за пределы сиюминутной актуальности, вошли в ее сборник «Неживой зверь», куда также были включены и другие ее серьезные произведения, написанные между 1909 и 1915 годами. «Неживой зверь» стал лучшей из книг Тэффи, опубликованных в России.

«Неживой зверь»

Возможно, именно лично пережитое во время войны побудило Тэффи включить в «Неживого зверя» те из ее ранних работ, в которых из-под комической, искусственной поверхности прорываются подлинные чувства, и негативные, и позитивные. Действительно, из-за большей серьезности многих рассказов она впервые сочла необходимым написать предисловие к сборнику, чтобы «предупредить читателя: в этой книге много невеселого», весьма мрачно добавив: «Предупреждаю об этом, чтобы ищущие смеха, найдя здесь слезы – жемчуг моей души – обернувшись, не растерзали меня» [Тэффи 1997–2000, 2: 374] («Предисловие»).

Наличие в сборнике рассказов, написанных на протяжении значительного промежутка времени, предоставляет возможность проследить развитие Тэффи как автора серьезной прозы. Если в самой ранней из этих работ, «Шамаше» (1909), в возвышенном стиле «Семи огней» описывается массовая гибель солнцепоклонников, то в опубликованном впервые тремя годами позже «Зайце» предлагается аналогичное видение несправедливости мира, но в уменьшенном масштабе, через случай с одной крестьянкой и маленьким зверьком[258]. Возвращаясь домой с деньгами, которые она только что получила от помещицы, робкая и кроткая Матрена спасает зайца и перевязывает ему лапку тем самым платком, в который была завязана золотая десятирублевая монета. Она жалеет зверька, воображает, как хорошо им будет вдвоем, но вдруг заяц убегает вместе с ее деньгами. Попытка догнать зайца оказывается тщетной, и рассказ завершается вороньим карканьем, звуком «так» (да), подтверждающим соучастие всего в природе несправедливости, с которой столкнулась Матрена:

Поднялась со столба ворона, замахалась черной тряпкой по серому небу и громко все одобрила:

– Та-ак! Та-ак!

Повернула к лесу, заспешила, вести понесла.

– Та-ак! Та-ак! [Тэффи 1997–2000, 2: 97][259].