Смерч

Вынести парашу — все стремились: в это время можно было принимать из волчков и передавать «почту» и тем самым собрать все новости, прозванные в тюрьмах тоже «парашами». Узнавали мы о новых заключенных, о приговорах, о предстоящих этапах, об амнистии. Мы обещали ее друг другу Седьмого ноября, Первого мая, во все годовщины побед. Мы ждали освобождения. Мы говорили: не может быть, чтобы не прозрели там, в Москве, не поняли, что мы невинны, не прекратили преследований, главное, не обнаружили в органах безопасности заговорщиков, агентов буржуазных разведок, которые засадили нас, советских людей, коммунистов, и убивают в заключении. И мы ждали и надеялись.

Крайне редко, и это был праздник, объявляли прибытие «ларька», и те, кто имел квитанцию на деньги, могли купить хлеб, сахар, махорку и спички. По целым дням арестантки вышивали, и так как не было ниток, то их выдергивали из цветного трикотажного белья или тряпок. Распускали чулки, чтобы связать воротнички, пряли вату, вынутую из пальто, а затем вязали из нее носки и перчатки на самодельных палочках-спицах. Большинство из нас сидело уже около года. Постепенно сложные вышивки появились на всех наших вещах, вплоть до мешков. Радовались дыре на чулке ввиду предстоящей штопки. Книг не было. Мы сочиняли песни и негромко распевали их на наиболее ходовые мотивы.

На допросы узниц вызывали редко. Но в городе была также внутренняя тюрьма НКВД, и там обычно производилось следствие.

Летом в Семипалатинской тюрьме вспыхнула жестокая эпидемия дизентерии. Истощение узников способствовало их заболеваниям и частому смертному исходу. Я занедужила и оказалась в тюремной больнице, наспех организованной в одном из флигелей на тюремном дворе. Меня положили на койку рядом с молодой женщиной по фамилии Мочадзе. Марго Мочадзе! У нее было одно из тех редких лиц, которые вовсе не запоминаются, настолько лишены они какой-либо своей, им одним прису-щей особенности. Вроде бы она казалась и недурненькой, и все-таки ничего не осталось в моей памяти, кроме новенького костыля, на который она опиралась, жалуясь на боли в пояснице. Марго оказалась первой распознанной мной «наседкой», как называли в тюрьмах подсаженных с провокационной целью заключенных. Другое прозвище их было — «стукачи».

Марго была исключительно внимательна ко мне, заботлива и даже предложила полакомиться белыми сухарями и чесноком. Она тотчас же завела разговор о том, как плоха Советская власть, чем мгновенно не только насторожила, но и возмутила меня. Не найдя сочувствия. Марго сообщила, что стыдится своей принадлежности к нации, породившей такое чудовище, как Сталин. Именно так она выразилась, окончательно выдав себя. В условиях тюрьмы того времени подобнее признание могло стоить жизни и тому, кто говорил, и тому, кто его слушал.

На всю палату, где лежали, кроме меня, три ворожеи-Цыганки и Тоська-прокурор, я обругала Мочадзе и немедленно потребовала перевода в другую больничную камеру. На другой день я узнала, что Марго Мочадзе исчезла, позабыв свой костыль.

Вскоре мне разрешили выхаживать больных, так как вольнонаемные отказывались работать, боясь заразиться, В маленьких каморках, большей частью на полу, валялись тяжелобольные. Лечила их фельдшерица Сонька-Золотая ручка, появлявшаяся в этом пекле не чаще одного раза в три дня.

Расфуфыренная, грубо нагримированная, всегда сопровождаемая очередным возлюбленным, одним из тюремных начальников, она проходила мимо больных, брезгливо морщась и обвиняя их в притворстве.

— Довольно симулировать, — кричала она исходящей кровью, скелетообразной заключенной, у которой дизентерия стерла все приметы возраста. — Меня вы ни обманете, довольно того, что мы предали Советскую власть.

— Я вас обману, и вас, и следователя, — еле ворочая языком, отвечала умирающая. — Я вас всех обману, я умру, слышите, умру сегодня.

В тюрьме умирали без борьбы за жизнь, часто без стона. И мертвым завидовали живые. Как-то в стационар явился врач. Он оторопело прошел по комнатам, где без разбора лежали вместе брюшнотифозные, дизентерийные и пеллагрики с поносом.

— Да-с, — процедил врач мрачно, — да ведь это морг, а не больница.

И я услышала, как, не в силах сдержаться, он прошептал:

— Да за такое преступление кой-кого повесить мало.

Вместе с Тоськой и Машкой мы без устали ставили марганцовые клизмы — единственное средство против эпидемии, которое у нас было. Нам помогали две цыганки, сидевшие за ворожбу и мелкие кражи, и едва передвигавшаяся от жира акушерка, осужденная за аборты, стоившие жизни десятку ее пациенток. Эта толстуха была страшно прожорлива и объедала больных.

Как-то из больницы меня потребовали к начальнику тюрьмы. Я повязала по-блатному косынку над бровями и пошла за надзирателем.

— Легавые приехали, не тушуйся, — крикнул мне во дворе вождь- пахан всех уголовников — Жорка-криворучка.