Смерть на Кикладах. Книга 2

– Это «Портрет доктора Гаше» Ван Гога, – задумчиво потирая шрам на виске, ответил ему Алекс. – В свое время купленный японцами за бешеные деньги. Видишь, какие необычные цвета? С этим связана любопытная история: Гаше лечил Ван Гога с помощью дигиталиса, который добывают как раз из растения наперстянка, цветок которой Гаше и держит на картине в руках, видишь? Причем, есть два портрета, и на каждом он держит в руке этот цветок. Дигиталис – незаменимое средство при лечении сердечной недостаточности, но, понимаешь, какая штука: с дозировкой надо быть очень аккуратным. При передозировке – это серьезный яд. А еще есть мнение, что при регулярном приеме значительных доз дигиталиса – как раз случай Ван Гога – у человека совершенно меняется цветовое восприятие: небо становится фиолетовым, деревья – красными и синими, трава – оранжевой, люди – зелеными. Кто знает, что было бы, снизь доктор Гаше дозировку своему пациенту, – может, многие картины Ван Гога и не появились бы на свет?

– Любопытно, любопытно, – пробормотал Манн, беря репродукцию в руки и рассматривая ее повнимательней. – И ты тоже в это веришь?

– Не особенно, если честно, – рассмеялся Алекс. – Судя по «Письмам к брату Тео», Ван Гог всю жизнь экспериментировал с цветом, порой сочетая и вовсе не сочетаемое, все время находился в творческом поиске. А если это и правда – не говоря уже о влиянии полынной настойки, абсента, на его психику – то если голубой цвет неба он действительно видел красным, то и на палитре выбрал бы голубой, чтобы увидеть красный на холсте. А для всех остальных голубой так и остался бы голубым. Поэтому, когда на картины смотрит зритель, – он видит одно, а когда художник, – порой совсем другое!

Генерал небрежно бросил репродукцию обратно на стол, встал и раздраженно заметил:

– Что нам с этого толку, Саша? Где украденные картины, – вот вопрос!

Алекс внимательно посмотрел на друга. Усталое и осунувшееся лицо, темные круги под глазами – генерал еще держался, но физическое напряжение и психологическая усталость, скопившиеся за неделю, неумолимо брали свое.

– Вот что, Витя, – предложил Смолев, тоже поднимаясь, – а зови-ка своих, и пойдемте вместе позавтракаем! Уже девять часов. Давненько мы не сидели за одним столом на завтраке! Тереза, наверно, забыла, как мы выглядим! Давай, давай, пойдем! Посмотрим, какие булочки сегодня в меню у Петроса!

Сидя за столом на верхней террасе и с аппетитом поглощая свежие хрустящие круассаны с земляничным джемом и ароматным кофе со сливками, Алекс и Виктор слушали рассказ Терезы о том, с каким удовольствием дети проводят время на море: в бухте, несмотря на песчаный пляж, вода была не только теплой, но и совершенно прозрачной. Близнецы дружно поддержали мать, наперебой рассказывая отцу и «дяде Саше», сколько ракушек они собрали за шесть дней, сколько огромных замков из песка выстроили на берегу! А море! Сколько разноцветных рыб и морских звезд им удалось увидеть, ныряя с маской и трубкой! А еще они играли в «следилки»!

– Это как? – с улыбкой поинтересовался отец, заметно оттаивая и расслабляясь благодаря общению с дочерью и сыном. – За кем же вы следили?

– Вон, за ними! – понизив голос до заговорщического шепота, кивнул Микаэль на стол, за которым сидели молодые художники Гастон и Мари, а также француженки «неопределенного возраста» Моник Бошан и Джульетта Гаррель. Вся четверка непринужденно общалась, что-то оживленно и весело щебеча по-французски. – За противными «лягушатниками»!

– Микаэль! Прекрати, как ты можешь! – ахнула Тереза. – Что ты такое говоришь! Они ничем не лучше и не хуже нас! Сколько раз я тебе говорила, что людей нельзя оценивать по национальности и цвету кожи! Мне стыдно за тебя, Микаэль!

– Они, вот эти, точно хуже, мама! – упрямо набычившись, ответил мальчик – Алекс сразу узнал в его голосе знакомые «манновские» нотки. – У этого мерзкого Гастона был целый ящик красок, мы видели! А когда Катрин, – он указал на сестру, – попросила порисовать, – он сразу зажадничал и не разрешил! «Очень дорогие краски, извините, в другой раз!» И вообще, он обманщик!

– Обманщик? – посерьезнел Смолев. – Почему, Микаэль?

– Ты им скажи, Катрин, скажи, это же ты заметила! – толкнул стеснявшуюся сестру локтем мальчик. – Не бойся, тебя не заругают!

– Глупости какие, – снова всполошилась Тереза, теребя салфетку и краснея. – Никто не собирается вас ругать!

– Катрин, – спросил Манн, осторожно подняв за подбородок лицо дочери, чтобы увидеть ее глаза. – Доченька, что именно ты заметила?

– Папа, он вовсе никакой не художник! – тихо произнесла, краснея, девочка. – Он не умеет совсем рисовать! Ну совсем-совсем не умеет! Рисует только она! А он – только чем-то мажет эти… как их…

– Холсты? – подсказал отец, внимательно слушая дочь. – Почему ты решила, что он не умеет рисовать?