Смерть приходит в клуб вязания

Ронья уклонилась от ответа. Не потому что ей были безразличны политика и ситуация вокруг Фарер. Но, будучи журналистом, она научилась слушать и предоставлять другим возможность сообщать информацию и выдавать аргументированные мнения.

Как сказал шотландский парламентарий, нефть рано или поздно закончится. Но рыба, природа и люди будут в этом регионе еще много столетий. Если на базе ВМФ случится ЧП, то это ударит не только по Шотландии, но и по Фарерским островам. Элвин начал сгущать краски, утверждая, что всего лишь одна утечка опасных радиоактивных материалов с базы окажет крайне негативное воздействие на всю экосистему в фарерских водах. А также на будущее архипелага. Это не только нанесло бы невосполнимый ущерб для всего фарерского рыболовства и искусственного разведения рыбы, но и разрушило бы имидж Фарер как экологически чистого туристического региона с восхитительной природой. Соответствующая потеря доходов будет больше, чем прибыль от гриндадрапа[64] за тысячу лет, убежденно утверждал Элвин Макдромен.

Но сейчас не время рассматривать вопросы самоуправления и другие проблемы на миниатюрных Фарерах в контексте британской политики. Вместо того, чтобы обсуждать пассивность шотландцев и фарерцев, а также бурные изменения в обществе, Ронья сменила тему разговора, переключившись на текущую жизнь, так как смерть Халлвина снова сблизила их с Моникой.

…Нет, Моника не собиралась надолго задерживаться на Фарерах. Но, возможно, сюда стоит вернуться насовсем, чтобы провести старость. Лучше всего будет подождать с продажей дома у Шоуварвевура. Моника не испытывала угрызений совести и ответственности за родителей, которые предали ее и отсутствовали все ее детско-юношеские годы. А Боргарьёрт? Ну, она справится со всем сама. Моника прокручивала в голове и другие варианты, как быть с сестрой.

– И что мне следует думать о Халлвине и всем том, что случилось? – спросила Моника риторически. – Я, конечно, надеюсь, что дело будет раскрыто как можно скорее. Но извини меня, Ронья, и, дорогая, обещай мне, что не станешь воспринимать это как нечто большее, чем просто самокритичное копание в самой себе… Я до сих пор не плакала над смертью моего брата, а все больше над его жизнью. И я знаю, что он был занозой в заднице для не такого уж малого количества людей. Бог знает, я…

Моника сжала губы и посмотрела доверительно в глаза подруге, которая только сидела и слушала. В своей работе Ронья часто перебивала людей, занимавшихся пустой болтовней на деловые и политические темы и пытавшихся оспаривать реальные факты или избегать напрашивающихся выводов. Тем не менее она не стала прерывать неуверенную, медленную, но искреннюю речь подруги.

– Когда мне позвонила Боргарьёрт и сказала, что Халлвина убили, первое, о чем я подумала, было то, что это сделал наш отец. Затем я решила, что Халлвин натворил что-то такое, чем свел Боргарьёрт с ума, и она в бешенстве убила брата. Еще и потому, что это должна была быть женщина, знающая дом, а также потому, что его закололи в шею и грудь двумя большими спицами, взятыми из корзинки бабушки. Но я знаю, что это сделала не Боргарьёрт. Она никак не смогла бы скрыть такое убийство. Ее защитные построения пали бы после первого вопроса, заданного полицией.

Моника покачала головой, не сумев сдержать улыбки:

– Я так много времени провела за границей, что теперь знаю свою сестру достаточно плохо. Тем не менее я помню Халлвина с малых лет и не забыла, как мерзко он иногда мог себя вести. Особенно по отношению к тем, кого хорошо знал или с кем состоял в родстве. Бывали такие дикие случаи, о которых я даже не хочу говорить. Но он умел льстить и выглядеть добрым, пускай это и длилось недолго. И Халлвин встречался со многими женщинами как до, так и после Мари Май. Если бы всех дам, кого Халлвин обманул или с кем плохо обращался, подозревали в убийстве, тогда завтрашнюю вечеринку в вязальном клубе пришлось бы проводить в полицейском участке.

Ронья захохотала. Они обе засмеялись дающим облегчение, но в то же время полным скорби смехом, от которого слезы катились по щекам. Последние дни были словно прищепки, сковывавшие их губы и дружеские отношения. А сейчас казалось, что чувства вырвались наружу. И смерть, скорбь, разлука, подозрение, страх и сомнение обрели дар речи.

Монике пришлось встать и сходить за кухонным полотенцем, чтобы вытереть влажные глаза. Успокоившись, она с вопрошающим видом проворчала под нос, словно разговаривая сама с собой:

– Я никогда не бывала в этом вязальном клубе. Кому пришла в голову идея пригласить меня на завтрашний вечер? И надо ли мне на него идти?

– Конечно! – Ронья пристально посмотрела на свою старую подругу. – Очень хорошо, что ты сейчас здесь. Именно так! Ты по-любому со всеми нами знакома. Просто замечательно, что ты выделяешь единственную субботу на Фарерах почти за двадцать лет, чтобы провести с нами время. Никуда бы не годилось, если бы я с Йоурун и Марией сидели на предрождественском ужине, а ты осталась бы дома, глазея на город, даже притом что у вас такой прекрасный вид из окна.