Смерть знает твое имя

Как завороженный, Норито смотрел на ее изящные пальцы, двигавшиеся уверенно и вместе с тем очень осторожно, круговыми движениями массировавшие его кожу. В холодном свете электрических ламп его собственная неподвижная рука, покрытая поблескивавшей пленкой обезболивающего геля, казалась ему мертвой. Он с усилием перевел взгляд на осьминога, валявшегося в раковине, – его скользкие щупальца все еще медленно шевелились, но узор на них стал гораздо светлее: от красивого темно-бурого цвета ничего не осталось, и светло-коричневые пятна чередовались с мраморно-белыми. Было ясно, что жизнь медленно, но неотвратимо покидает его.

– Осьминог всегда белеет перед смертью, Нори-тян, – сказала Саюри, заметив его взгляд. – Чтобы прятаться на морском дне, он постоянно меняет цвета, но, умирая, больше не может этого делать и теряет их все.

– Совсем как человек, – пробормотал Норито, – умирая, теряет все свои цвета, потому что ему больше не нужно притворяться.

– А? Что ты сказал? Это совсем не похоже на слова ребенка, Нори-тян. – Она склонила голову набок, став похожей на изображения красавиц эпохи Эдо, несмотря на то что на ней было легкое домашнее платье и фартук для готовки. – Наш сэнсэй говорил, все дело в том, что осьминог управляет изменением своей окраски с помощью головного мозга, а если разрушить его мозг, то осьминог сразу утратит эту способность и побелеет. А ты у меня храбрый, Нори-тян. Сэнсэй говорил, не каждый повар с первого раза решается проткнуть осьминогу мозг.

– Я просто хотел тебе помочь. – Норито отвернулся от раковины, обнял маму обеими руками и снова прижался лицом к ее фартуку, под которым ощущались мягкие холмики ее груди. – Убивать осьминога – это ведь не женское дело.

Саюри тихо засмеялась, и ему представился ветряной колокольчик, звенящий от легкого летнего ветра. Она смеялась редко, всегда прикрывая рот ладонью, чтобы излишнее проявление эмоций не выглядело вульгарным.

– Не женское дело, вот как… Однажды твой отец испугался, когда нам в ресторане в Кагосима подали большую исэ-эби[92] в панцире. Ее мясо уже было нарезано на сашими, но сама она все еще была жива, и ее усы и глаза продолжали двигаться. Твой отец сказал, что не голоден, и отвернулся, но на его лице было отвращение. С тех пор мы никогда не заказывали икидзукури[93], даже раков сяко, хотя живая еда наиболее полезна, а твой отец предпочитает не заходить на кухню. Может быть, он боится разочароваться во мне, увидев меня за столь будничным занятием…

Норито испытал прилив гордости – ему нравилось, когда она подчеркивала, насколько он не похож на своего отца. Еще с тех пор, когда Норито был совсем маленьким, между ними возникла какая-то неуловимая неприязнь, со временем переросшая в настоящее соперничество за драгоценные минуты, которые они проводили вместе с Саюри. Отец, почти не бывавший дома, в выходные старался не отходить от жены, и если до того, как Норито пошел в школу, она старалась мягко отказывать мужу в ответ на его предложения провести вечер в театре или в дорогом ресторане, то, когда сын достаточно повзрослел, вновь вернулась к светской жизни. Однажды, учась в первом классе, Норито сильно простудился, и мама, перепугавшись, на целую неделю превратилась в настоящую затворницу – он вспоминал эту проведенную в постели неделю, когда она неотлучно сидела рядом и вслух читала ему уроки, с благодарностью и затем несколько раз сказывался больным в пятничные вечера, чтобы на выходные мама вновь осталась с ним дома. Однако вскоре отец раскусил его хитрость и спокойным, почти равнодушным тоном сказал ему, что подобное поведение недостойно мужчины. Норито вспыхнул, до крови прикусил верхнюю губу и с той поры отца почти возненавидел, так что ему стоило немалых усилий вести себя сдержанно в те редкие часы, которые они проводили вместе. Иногда ему казалось, что он ненавидел отца всегда: его чувство к этому человеку было обращено в прошлое и достигало того момента, когда отец и Саюри сочетались браком и отец преподнес ей подарок, который она так бережно хранила в своей спальне.

– Наверное, папе действительно не хотелось есть, – пробормотал Норито. – Он ведь не мог испугаться какой-то жалкой исэ-эби!

Ему хотелось сказать про отца что-нибудь унизительное – например, что человек с блошиным сердцем[94] и от маленькой креветки может броситься наутек, – но он понимал, что этим вызовет ее неудовольствие. Возможно, она даже упрекнет его или отошлет в комнату, чтобы он не мешал ей заниматься готовкой, – от такой перспективы у него самого болезненно сжалось сердце.

– Ты уже такой взрослый, Нори-тян, – Саюри нежно провела по его волосам пальцами, – и умеешь с пониманием относиться к человеческим слабостям. Но я уверена, что в тот раз твой папа действительно испугался…