Смерть знает твое имя

Протянув к кукле руку, но не прикасаясь к ней, она осторожно повторила пальцами очертания ее простой прически, украшенной кандзаси[154] с искусно выполненными цветами глицинии, и мягких складок ее кимоно. Сама не зная почему, Юи чувствовала себя смущенной, как будто с нее сорвали всю одежду. Какими же грубыми и неуклюжими казались ее собственные пальцы и слишком широкая ладонь в сравнении с этим произведением искусства. Если бы ей пришлось встретиться с настоящей мамой Норито, Юи, вероятно, и слова бы не смогла произнести – сидела бы на стуле, согнувшись в полупоклоне и почтительно сложив на коленях свои некрасивые руки, и отвечала бы только «да» или «нет». О чем она только думает! Такая благородная дама, больше похожая на сияющее божество, чем на обычного человека, и разговаривать бы с ней не захотела. Она была бы оскорблена тем, что эта девушка с круглым лицом и грубыми пальцами вообразила, будто имеет право встречаться с ее сыном. Он бы никогда их не познакомил.

– Норито-сан…

Юи с опаской покосилась на Норито. Но он как будто пребывал в глубокой задумчивости. Наконец он отстраненно, будто бы только для того, чтобы что-то сказать, спросил ее:

– А эта кукла Барби – ты до сих пор хранишь ее у себя?

– Нет. – Юи отрицательно помотала головой. – Когда мамин начальник ушел на пенсию, она…

Голос Юи прервался – ее душили слезы. Приведя ее в дом, Норито заварил для нее ароматный зеленый чай: чашка с остывшим чаем стояла рядом с небольшим блюдцем с парой сакура-моти, но Юи так и не решилась к ней притронуться, боясь показаться неловкой.

– Мама выбросила все подарки, которые он мне дарил, даже цветные карандаши и раскраски. Я до сих пор не знаю, зачем она это сделала. Наверное, мама считала, что я не достойна их, потому что именно я была виновата в том, что она не смогла повторно выйти замуж. Я была причиной… всего этого…

Юи замолчала, потому что ладонь Норито вдруг скользнула по ее волосам, словно она была маленькой девочкой, а он – взрослым, пришедшим ее утешить. Он наклонился к ней так, что она явственно ощутила необычный запах его парфюма – или, может быть, так пахли одежды его матери? – и почувствовала на щеке его дыхание.

– Ты ни в чем не виновата, Юи.

Рин

Она положила ладонь на шершавый, покрытый глубокими трещинами, похожими на морщины, ствол криптомерии. Дерево, за день прогретое солнцем, было теплее вечернего воздуха: несмотря на февральский холод, в марте весна потихоньку отвоевывала свои позиции, и с каждым днем становилось все теплее, хотя ночи все еще оставались прохладными. В новостях по NHK[155] передавали, что цветение сакуры в Токио ожидается в этом году позже обычного, но на его обилие и продолжительность затянувшиеся холода не повлияют.

– Что вы думаете теперь, сэмпай? – одними губами произнесла Рин.

В могучем стволе криптомерии бродили весенние соки – она ощущала поток жизненной энергии, поднимающийся от корней к кроне дерева, к каждой его хвоинке. Ему некуда торопиться: оно еще молодо и у него впереди много времени. Щекоча кожу, по тыльной стороне ее ладони и пальцам сновали маленькие черные муравьи: некоторые добегали до запястья, ощупывали усиками край рукава шерстяной кофты, разворачивались и бежали обратно. Множество жизней – таких крошечных, что люди их даже не замечают, высокомерно полагая, что они сами чем-то отличаются от этих муравьев.

У семьи Такамура был по-настоящему роскошный сад, даже по меркам Синдзюку: поколения этой семьи работали, сохраняли и приумножали богатство, ревностно следили за выбором невесты своими наследниками, чтобы их статус и уважение в обществе оставались непререкаемыми. Главы семьи, не исключая отца Норито, продолжали упорно трудиться, чтобы построить этот великолепный дом, окруженный садом – когда-то светлым и ухоженным, а теперь заросшим и тенистым, чтобы надежно скрыть от посторонних глаз маленькую заднюю пристройку к дому в виде синтоистского святилища. Перед входом в него были установлены небольшие ворота-тории, сделанные из некрашеной древесины криптомерии и поэтому почти невидимые в сумерках, а к самому «святилищу» вели четыре деревянные ступеньки, на которых из-за сырости и темноты не были заметны глубоко въевшиеся темные пятна. Рин усмехнулась. Он не забыл даже повесить тонкую веревку-симэнаву перед дверью. Стропила треугольной крыши постройки, за основу которой был взят старейший стиль симмэй-дзукури[156], образовывали характерное перекрестье с декоративно выступающими навершиями. Должно быть, рабочие, которым Норито сделал заказ, были удивлены, но в Японии не принято задавать слишком много вопросов.