Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

У меня дед мой никогда ничего не рассказывал, хотя я поисковик и всю дорогу других ветеранов опрашивал. Знал я, что дед воевал, но если сам фронтовик ничего не говорит, значит, нормально хлебнул лиха, по-настоящему был в боях. Он сам говорил: «Это ад! Чего мне о нем вспоминать, рассказывать?» И никогда не рассказывал, но, когда уже совсем плох был, сказал: «Нас предали. Я на Волховском фронте был». После того как Власов сдался, всех остальных автоматом занесли в предатели. Он говорит: «Я потом все это скрывал, потому что выискивали и отправляли в лагеря. Хотя я воевал до последнего, пока не ранили». Я помню, у меня дед кусок хлеба маслом подсолнечным всегда поливал и солью — говорил, вкуснее нет еды. Я тогда не был поисковиком еще — пиздюк, лет восемь. Говорил: «Дед, дед, все равно расскажи о войне».

Но настоящие участники войны, кто многое прошел и видел, никогда не любили об этом рассказывать. Не было там ничего приятного. Не хочет мозг это вспоминать. Я так понимаю, если, например, 10 человек в окопе, и сказали взять ДОТ[16], то они все знали, что всего два-три человека останется. Либо вот этому лейтенантику, который должен назначать, на кого указать, кто пойдет. Я думаю, это тоже драмы, боли.

[...]

Десантников как-то копал, недалеко от Зайцевой горы[17]. Мне местные же рассказали. Деревня, зима. Фронт же отодвигался, какой немцам смысл был гарнизоны в глуши держать. В 41-м и 42-м году война, в принципе, была только вдоль дорог.

Потому что вокруг снег, просто никуда не проедешь. Потому ставили гарнизоны по несколько человек.

И вот рассказывали местные: приходит такой гарнизон, стучатся в дверь, мол, прячьтесь, сейчас будет война. Все сразу по погребам: знают, что такое бомбежка, что такое стрельба. А детям все равно — залезли на чердаки. И вот наши лыжники, десантники, без всякой разведки, едут на лыжах. Немцы их и покосили из пулеметов. Кончилась стрельба. Через какое-то время привезли они двенадцать человек пленных. Немец зачитывает: «Вы не военнопленные, вы диверсанты, значит, партизаны, подлежите уничтожению. Если бы были регулярные войска — мы бы вас в концлагерь. А так — расстрелять».

Местные-то смотрят и не понимают, что происходит, языка же не знают: солдаты немецкие отказывались расстреливать наших солдат. Говорят офицеру: «Для этого есть эсэсовцы, мы в бою настреляли, расстреливать не будем». Офицер их построил, начал гонять по снегу. А местные не понимают, в чем дело, потом уже узнали. Короче, мучали-мучали, пришли финны. Финны расстреливать не стали, по ногам постреляли и оставили замерзать.

Весной 42-го пришли в деревню немцы, приказали этих десантников закопать, и тех, что расстреляли, и тех, что в поле остались. А позже пошли в лес местные жители еду собирать, листья, нашли еще — тех, что ранены были: в лес уползли, бинтовались и замерзли. Тоже сами закопали. И вот я эти три ямы искал.

С 1 по 6 декабря началось наступление наших, немцев отогнали от Москвы на двести километров по всем направлениям. Раненых было, ты представляешь, сколько, тысячи. Знакомый рассказывал, они пацанами тогда были, дело было в Кубинке. Видели, как раненых этих на носилках сносят, сносят, сносят, сносят. Палатки разбили, тут же режут, пилят, зашивают. И он говорит: «Мы смотрим, хирург входит и показывает: этот, этот, этот, этот, этот». Их после отдельно относили куда-то. А детям же интересно, следили. Ну и увидели, что отобранных уносили куда-то отдельно и там оставляли. Поглядели: а там не было ни операционных, ничего вообще.

Потом они догадались сами. Короче, всех тяжелораненых оттаскивали и оставляли умирать. Потому что статистика тогда была такая: за то время, пока он проведет операцию, которую почти не умеет делать, полостную какую-то, он сможет спасти пять-шесть человек среднераненых. Поэтому выбирали. А дети не понимали: пришли, а те, кого отнесли, лежат под снегом уже, занесенные; удивлялись — что такое, зачем их оставляли, ведь они были живыми. Потом только догадались, что иначе не спасли бы других.

Это так же, как с разведкой боем. Посылают батальон, чтобы с их точки разведать. Мы вот нашли двадцать шесть человек под Хотиловкой. У меня начали спрашивать, мол, как же так, Донатыч, там же по официальным данным потери были один-два человека в неделю, а мы нашли сразу двадцать шесть человек в одном месте, а потом еще и еще. Я говорю: «Так это разведка боем». Было поле, через которое послали в атаку штрафную роту, прямо на пулеметы. В это время сидели люди на высоте и засекали: сколько пулеметов, сколько пушек, чтобы в следующий раз их всех накрыть. Штрафная рота — это сколько? Под триста-четыреста человек, больше, чем обычная. Ну примерно восемьдесят процентов из них тогда и убили. И потом уже, через две недели началось основное наступление.