Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Нашел ефрейтора, при котором стаканчик был — я бы хотел его родственникам передать. Такой пластиковый фляжечный стакан, крепился к фляге ремешком. Я отдельно на нашей высоте нашел ездового-старичка — расшифровал у него на медальоне. Лежал он так отдельно. Даже как-то хорошо, что мы тогда его нашли. День какой-то такой был. Я шел по противотанковому рву, поверху, устал уже, дождик, смотрю — ботинки торчат. Начинаю копать: наши лежат. Четыре человека, молодые, зубы белые. Дальше еще нашли. И все наши, все наши. Как-то прям жалко, а потом бах — каска, череп, жетон немецкие. Говорю: «Ну вот, и немцы гибли». Хотя неприятно, конечно. А потом поглядел: старичок, ездовой — и опять жалко. Думаешь: «И чего тебя погнали в 43-м году в Спас-Деменск?» Я писал в Германию. Мне не надо чего-то там от немцев. Но, может, родственники есть, чтут память. Правильно раньше говорили, что если молодой погибший, то у него при себе ничего не будет: молодые если и получали чего, деньги там, то они и спускали все это на выпивку, на баб, мало ли на что еще. А старички все думали, как бы в семью это: вот у этого ездового были и монетки, и два ножичка. Я думаю еще: «Какой запасливый».

Честно сказать, не было у меня никогда такого отношения, как у тех, которые черепа немецкие разбивают и все такое. Я подумал: «Ни в чем ты не виноват, старик». Запрятал его в ров, взял жетон. Народный союз Германии, или как-то так называется организация, которая всем этим занимается, — написал я им. И опять же: «Сохраните! Главное, чтобы были личные вещи! Не потеряйте, может быть, придется пройти тест ДНК». И каждый раз, когда я (раз в два месяца) проверял сообщения (у меня еще тогда компьютера своего не было, ходил к ребятам), проверял свой запрос, а там висит один и тот же ответ — «Сохраните». Короче, до дверцы всем.

Жалко тоже было и немца. Не знаю, почему. Вот именно этот немец меня как-то задел. Я все злился: наши, наши, наши пацаны убитые, много. И, честно говоря, в душе такое, хоть я и не зверь, не убийца, но думалось: «Хоть бы немец попался». И вот он, немец — и чего? Не знаю я.

А с другой стороны, не хочешь ты воевать — не иди. Пошел бы в лагерь. Ведь сколько их было идейных, немцев-то. Ведь страна была целиком разрушена, а тут вдруг повалило. Чик — Австрию присоединили, мясные консервы пошли, сыры оттуда. И все легче жить. И пошло, и поехало. Много было идейных, я так думаю. Чего мне их копать? Свои не захоронены, лежат. Вот этот, ездовой — да. Обычно же с каким отношением: сбросят его обратно в окоп, засыпят — и бог с ним. А тут мне сразу прям мысль — и старичок, и ездовой. И я сразу и жетон, и стаканчик этот в пакет. Причем обычно же стаканы эти черные, а этот белый — это эрзац какой- то. Ну и говорю: «Найду в Германии родственников по жетону, может, правда, бабушка какая там осталось или еще кто-то. А может, поколения уже сменились, но все равно захотят».

В принципе не было даже такого, как многие хотят: что, мол, двоюродный брат у этого немца стал директором завода «Мерседес», и типа, на тебе, а вы мне — мерина. Ждал я, ждал ответа, а потом понял: им до дверцы на своих, а я-то чего беспокоюсь? У нас своих безымянных море. Почему я должен на это тратить время? А главное еще другое. Я когда его поднимал — он был верховой, лежал прям на рву — я взял только жетон, ножички, стаканчик, несколько пуговиц, а остальное — в пакет и обратно в землю. И кинул с ним, с немцем, в пакет несколько пуговиц алюминиевых. Чтобы понятно было. А там же ищут все и каждый, ходят, а алюминий же очень чувствительный — сигнал будет, даже если до него сантиметров сорок.

И когда я уже через пару лет пошел его проверить, он уже опять был выкопанный: кто-то дорылся до него, понял, что ошмоненный немец, разозлился, видать, раскидал кости и бросил его. Ну, я собрал опять, присыпал. А потом это же они и кислорода уже хапнули второй раз — они начинают тлеть. А мне опять письмо: «Ждите». Я и думаю: «Чего я жопу рву для них?» Мы их сюда не звали, столько бед они нам принесли. Такая злоба берет: ведь каждый год туда приходишь, по тридцать, по 50 человек находишь — и все молодые пацаны ведь погибли, чтоб немцев отогнать, которых мы не звали. Как должен я к этим немцам относиться? Ведь те, кто там лежит, — это чьи-то дети, чьи-то братья. Мне тоже попадались и наши старики — особенно под Нарой, ополченцы. Чьи-то дедушки, бабушки. И женщин мы находили. Поэтому как к этому можно относиться? Что бы было, если бы они завоевали? Интересно... Я думаю, что народная война потом все равно бы их всех смела. Злобы сейчас уже на них нет. А вот в те годы, сразу после войны, кто помнил мирное время и видел, что стало...