Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

А в Курске было у меня такое. Мы опрос делали. Там, где Поныри[37], деревня Самодуровка. Говорят: «Надо вот у той бабушки спросить, она в войну жила». А был апрель, причем вот как сейчас — в этом году Паска очень поздняя, и тогда тоже. Мы приехали к ней, вхожу: дом страшный, бедно ужасно, в Курске. Это в то время, а сейчас совсем там разорили все. Дом у нее был разрушенный. Видим — три могилы прямо у дома, а на них яйца, то да се. Я еще тогда засекал, удивился: как же так, видать, до кладбища далеко было нести. Спрашивал у нее. «Да, — говорит, — были у меня немцы, вон они лежат». — «Где?» — «Да вон они». Я в окно-то туда, далеко, в поле гляжу, а она говорит: «Да вот тут, под окном». И она до сих пор ухаживает за их могилками, хотя и бедствует. Она говорит: «Ну что, жили они тут, плохого не делали, помогали кормежкой». Тоже, между прочим, кого-то в деревне вылечили. Когда Курская дуга была, накрыли их авиацией, они прям из дома выскочили — и их убило. И она их захоронила сама. То есть у них безвозвратными числятся жетоны. Она мне говорит: «Если ты хочешь, можешь родственникам сообщить». Я отвечаю, что, чтобы узнать, кто они, их нужно поднять, жетоны найти. И как-то она мне так ответила: «Сынок, небогоугодно это, пускай лежат».

Знакомый из Троицка в Смоленщине ищет именно самолеты. Он говорит, что местное население уже очень плохо относится к поисковикам. Очень плохо. Потому что если Вахта — стоит человек триста. В лесу, где местные грибы собирали. Десять дней вахта постояла, и, кроме того, что ночами постоянные взрывы, там банок одних, представляешь, сколько? Насрано, вытоптано, плюс недобор останков. Я, честно сказать, не осуждаю это. Когда надо достать быстрее, особенно в болоте, ты не можешь каждую фалангу, каждую косточку собрать. Это показывают только про археологический метод совочком: окапывать вокруг глубже, чтобы скелет лежал как на предметном столике. Это можно только в том случае, когда у тебя человек десять, которые тебя обслуживают, и когда у тебя на это есть пять-семь дней времени. А когда ты приехал на пять дней, зацепил погибших, а вас двое, и думаешь: сейчас дождь будет, болото зальет, ты выбираешь — лишь бы быстрее вытащить.

И фаланги, другую мелочь иногда не добираешь — это правда, увы, это правда. И как дождь пройдет — местные туда приходят, у них это было ягодное место, а стало ужас что. Поэтому этот

Андрей разрешение на раскопки берет, но в лес они с женой уже идут как туристы. Когда с местными разговаривают, потихоньку рассказывают, что немного археологию изучают, интересуются. И тогда местные раскрываются. А так местные даже уже стараются не говорить поисковикам места. Вот до чего дошло. Я говорю: «Чего ты шифруешься?» А он отвечает: «Ты знаешь, в последнее время местные против поисковиков». И я соглашаюсь: в принципе, да.

Меня уже пару раз даже под Гнездилово, когда мы шли, останавливали. Мужик шел, грибы искал, ругался: мол, ну что вы здесь все роете и роете, надоело! И правда, мы находили такое, когда траншея вскрыта, все железо валяется. Представляешь, как это смотрится? Идешь весной, лес такой красивый, и вдруг изрыта траншея, все железо наверху — и так метров сорок. Да, опять все заплывет, лет через пять-семь. Но сразу так бросается в глаза, неприятно. Поэтому я своих учу закапывать за собой ямки.

А потом сейчас же еще и земля вся куплена. Не успели мы в одно место: приехал — уже скачет к нам на лошади, догоняет. И говорю: «Я в администрации отметился». Спрашивает: «Где вы тут будете? А вы знаете, что вот тут, — берет карандаш, — вот тут вам нехера делать». Я отвечаю: «Почему? У меня здесь по архивам как раз 29-я гвардейская воевала». Отвечает: «А здесь теперь "Мираторг" Медведева, пошел ты в жопу».