Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Я видел в работе систему протокола, которую придумали казанцы. Как это работает по координатам: вот они показывают мне карту, точечками по протоколам отмечено, где найдены убитые. Я сразу вижу, что вот тут пропуск, иду в это место и нахожу там еще убитых. Придут дальше историки. Сколько на этом участке погибло человек? Мы понимаем, что у нас в архивах все разнится — писали одно, делали другое... Откуда они возьмут информацию? Вот мы буквально на днях с Орловым-младшим нарисовали схему котла 2-й ударной в Мясном Бору и схему коридора, по которому они выходили. Где, по его воспоминаниям, были убитые, оборона... Благо я сейчас его попросил, чтобы он все нарисовал на карте, чтобы после него это осталось. Потому что получается, что сплошной линии фронта не было. И эта 2-я ударная армия ломилась в единственное место, где немцы поставили заслон... То есть стоило уйти на пять километров в сторону, и можно было спокойно протопать до Волхова. Потому что все участки, где немцы были, — очаговые. Не было сплошной линии. Мы с Орловым тридцать раз смотрели, он еще и еще раз вспоминал, как это было, и говорил: «Сам не пойму, они ломились в одно-единственное место». Это для нас, может быть, уже и не имеет значения, а для историков-то это важно! Если это все не учитывать, не писать эти координаты, откуда они потом брать информацию будут? Опять же из архивов, которые... Ну, знаем, какие они. Мой товарищ сказал, что мы последние, кто этого солдата видел на земле. Чем больше о нем скажем, чем больше напишем, тем больше останется потомкам. И если мы поленимся написать, что он лежал вот здесь, что он лежал так-то, — значит, всё.

Вообще, в моем понимании, мы очень странная субкультура, потому что люди, которые занимаются вроде бы одним, и очень важным, делом, никак не могут между собой договориться. Выбрать какого-то одного лидера... Вот это странно. Я, когда пришел из нелегалов в легальный поиск, вообще понять не мог, что там творится. Я прекрасно понимал, что от нас хотел человек из Администрации Президента, который организовывал все это поисковое движение, ПДР. Он как чиновник говорил мне, военному, понятные слова. Пришел и сказал, мол, вас по всей стране огромное количество, Владимир Владимирович Путин сказал мне как-то наладить взаимодействие, но я же не могу к каждому прийти, возьмите и выберите сами человека, которому вы доверяете, и я буду с ним работать. А он уже будет распределять блага и т.д.

И это продолжалось три месяца. Мы собирались несметное количество раз, все переругались, передрались, кто-то ушел, кто- то пришел... И в итоге так и не договорились. И тот чиновник сказал: слушайте, я вообще первый раз вижу таких придурков, которые, делая одно и то же, не могут договориться вообще ни о чем. Поэтому я буду делать так, как считаю нужным. И вот он создал организацию, которая называется ПДР. И это вымораживает: что люди, которые одно и то же делают, не могут работать совместно. Вся эта анархия появляется, когда людям не дают делать так, как они считают правильным. В принципе, я такой же анархист и не захотел работать с государством, потому что разошелся с ним по идеологическим причинам.