Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Помню, мы солдата нашли подо Ржевом с Ольховским: Волгу форсировали, и он шел наверх, на немецкую траншею. Там почти восемьдесят градусов обрыв, и еще, по воспоминаниям, он был льдом покрыт, немцы водой залили. Он шел на немецкий пулемет, вот прямо над ним он был, не дошел метров десять. И когда мы его вынесли, я сел и думаю: у человека есть чувство самосохранения, — смог бы я идти на пулемет, понимая, что вот он, без вариантов? И я, офицер, который двадцать пять лет отслужил, не смог себе ответить. Мне кажется, должна быть какая-то сверхидея, сверхпонимание того, что это надо сделать. Потом я оценивал: может быть, это бессмысленно, а как — бессмысленно? Ведь он пулемет отвлек на себя на секунду, а кто-то рядом прибежал, дополз, добрался. Может, этот мужик потом до Берлина дошел. Все эти грани тонкие, и я стараюсь понять это более глубоко, не с точки зрения «копать-откопать-перекопать», даже уже не увековечение, а понять вообще смысл.

Мы вот детей научили, что мы отдаем долг. Я одного мальчика спрашиваю: «Мальчик, вот ты сейчас выкопаешь, похоронишь, — ты считаешь, долг отдан?» — «Ну да». Как можно отдать долг? Если ты берешь рубль, надо рубль вернуть. А они отдали жизнь — как им долг отдать? Своим копанием мы долг этот можем только осознать. Насколько им было тяжело, смогли бы мы, не смогли бы. Иди поживи в Мясном Бору две недели весной — это просто трындец. Даже имея палатки, спальники... Мы месяц там жили на вахте — и уже крыша ехала у всех, потому что это постоянная сырость, чмокает все, везде эта вода... А они там полгода просидели — голодные, холодные, костер не зажечь. Вот как это?

Я вот что стал замечать — мы какие лозунги используем, говоря о войне? «Никто не забыт, ничто не забыто», «Помним». Эти слова, которые говорили те, кто воевал. Они себе говорили: «Помним». Нам, чтобы помнить, надо знать. Кто-то из нас знает, а кто-то и не знает, дети вообще ничего не знают про войну. Что им помнить? А мы пользуемся старыми лозунгами, новые не придумали, поэтому и получается все криво-косо.

За последние года, наверное, четыре еще больше все запуталось — с появлением новых людей каких-то все еще усугубилось, и вообще сейчас... Раньше худо-бедно, но люди общались между собой, не так много было поисковиков, где-то через кого-то все друг друга знали, даже если что-то криво шло, можно было через посредника выйти, договориться. А сейчас это движение просто огромное, очень много молодых, и понять, что они делают и как с ними договариваться, невозможно. Есть ПДР, есть ДОСААФ, есть РВИО — то есть крупные организации, есть невошедшие поисковики, есть огромное количество чернокопов-монетчиков, которые просто затесались как поисковики, а ходят свои какие-то вопросы решать, — и они тоже игроки на этой арене. Чтобы все это объединить, надо во всем этом разобраться, а единственный вариант в этом разобраться — просто запретить копать на какое- то время, и потом уже, выработав какие-то критерии, «выпускать по одному».

Я в Белоруссии копал — с нами мужик идет, который нас ведет на место (он там нашел убитых): меня, военкома и представителя двух батальонов. Вот мы уже выкапываем этих убитых, я говорю ему: «Что ты вокруг нас бегаешь? Иди вон туда, может, что найдешь». Он говорит: «Нет, меня поймают». Я говорю: «Чего поймают, представитель батальона с нами». — «Я даже крикнуть не успею». — «В смысле?» — «В смысле, если меня заметят и сдадут в милицию, мне не дадут крикнуть, заберут просто». И там, если тебя поймают, там реально срок сразу. А все местные жители, которые чужака с минником видят, сразу — на телефон.

В министерстве обороны есть экспедиционный центр под эти все дела, 90-й батальон поисковый, — он во Мге стоит. Им уже одиннадцать лет. Последние лет пять они даже стали солдат призывать: если поисковый отряд хочет, чтобы их пацана призвали, — они определенные бумажки заполняют, и он в этом батальоне служит. Генерал Кирилин этот батальон придумал. Я с ними работаю, постоянно беру в помощь. Вообще, как я понимаю, и в ДОССАФ, и в РВИО уставы писались с целью, чтобы Министерство обороны им передало эти полномочия. Так написано в уставах, во всяком случае. В законе как написано: Министерство обороны вправе полностью передать свои функции организациям, которые им учреждены. И РВИО, и ДОСААФ, у них соучредитель — министерство обороны. У ДОССАФ были какие-то поисковые отряды, даже люди на зарплате... Потом что-то пошло не так. Кто их знает? Настолько все это сейчас запутано. Когда все начиналось, было четко и понятно: есть задачи, есть люди, их немного, даже 3 000 человек на первой Вахте — для Советского Союза это фигня. Они все друг друга знали, до сих пор многие общаются. А сейчас в одном ПДР 42 000 человек волонтеров. Ты к ним уже даже через кого-то не пробьешься: что он делает, как они копают, что копают? А если еще учесть досаафовские отряды, еще какие-то отряды, просто люди сами по себе копают... Вообще неразбериха, кто что делает.