Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Т. С.: Мы с этим человеком, прежде чем поднимать могилу, договорились, что все находки оттуда будут его, отдаем ему. Отдали. Среди находок был в том числе перочинный нож, фаянсовые кружки с логотипами РККА. Ключи опять же, как обычно. Он все эти находки взял и показал маме своей. Похоже, что отвез в Алма-Ату. И мама узнала ножик, потому что она за ним бегала: они пошли на призывной пункт, а ребенку-сыну было тогда года три. Он был на руках, начал плакать что-то, отец так по карманам хлоп — и понял, что нож забыл. Она говорит: «Ты не возвращайся, сама сбегаю». И она этот нож держала в руках, поэтому и запомнила. Потому что мы еще до этого сомневались. Вот мы копаем на раскопе, а он говорит: мол, мне местные говорили, тут лейтенант лежит, в лесу где-то тоже лежит, я вот и не знаю, где именно папа. Я говорю: «Ну, давай поднимем, разберемся с этим местом». Вашурино же — это деревня, но ведь и окрестности — это та же деревня. Кто его знает. В мемуарах написали... Но его- то фамилия есть на этом памятнике, Стишко, она есть. Свою-то фамилию он пробил. Я даже проверять не стала, Сережка говорит, что он даже пробивал, чтобы именем его отца какую-то школу в Москве назвали. С какого бодуна — не знаю. Я не проверяла. Может, он в 80-х и пробивал, но все благополучно забыли, только пообещали. Может, это в деревне там было представлено — у них там много кто в деревню с войны вернулся, а тут какой-то лейтенант, без особых наград, и вдруг его именем школу. Я даже проверять не стала. Но то, что он скульптор, что он с Министерством культуры общался — это было. Но, опять же, он мог представить все как угодно, но на связь со мной он не вышел, хотя ему передавали лично в ухи, что я его ищу. Я передавала свой скайп, вотсап, вайбер — у него дети взрослые. Ну хорошо, они не говорят на русском, бога ради, но он-то говорит на русском. Соединить-то могли. Да, у меня были друзья, разговаривающие на литовском, даже в самой Литве. И мой друг рассказывал ему о том, что я его ищу. Ну ты отзовись — нет, не отозвался. Ну, значит, судьба такая. Я же восстанавливала все это, мне по дням важно было расписать хронологию, и мне очень его не хватало, чего он скажет. Мы делаем дневники теперь так, как будто это все было вчера, хотя они были написаны еще тогда, по горячим следам. Понимаешь, наверное, это я дурака валяю — никто это все проверять не будет, им это не важно. Потому что все те записи, которые у нас тогда были, их уже нету. Я по отцовым каким-то дневникам восстанавливаю из ежедневника, еще кто-то что-то помнит. Фотографии с альбомами остались, в которых есть пара слов, у кого- то еще что-то... Я поднимаю информацию, потому что это скорее мне важно: как это было приблизительно, люди, которые там были, судя по фотографиям. Я-то хотела ему конкретные вопросы задать. Если это могила его отца, то он наверняка многое помнит: когда было захоронение, в какие числа поднимали могилу, еще какие-то вещи. Он мог это запомнить, но со мной он не вышел на связь. Хотя ему говорили про меня, а он людям врал, что пытался мне позвонить. Если бы пытался — что-то бы проявилось.

[...]

Волоколамский район как место походов появился, когда Лишины работали в 38-й школе. Это середина 70-х. Тогда «пошла» книга «Волоколамское шоссе», и мы начали ходить по тем местам, буквально маршрутами Бауыржана Момышулы[58], командира этого батальона. Ходили именно под чтение этой книги, расспрашивали местное население.

[...]

Мне удалось с Бауыржаном поговорить. Все пугали: «Вы не обижайтесь, если он вас пошлет и не станет разговаривать». Я отвечала: «Ну и хорошо, телефон-то его дайте». Я успела где-то за полгода до его смерти пообщаться с ним по телефону. Он обещал, что если отец ему напишет, то он обязательно ответит. Но времени ему уже Бог не дал. Но ни фига он меня не послал. Он в санатории тогда лежал. Я ему рассказала, кто мы, что делаем, потому что Валя Панфилова тогда... позиция у нее была такая, что там виднее, лучше не идти наперекор ЦК партии. Дочка генерала Панфилова.

А. К.: Она была медсестрой у него.

Т. С.: Ведь там же путаная история была, с 28-ю панфиловцами. Там же не все погибли. Я приехала к ней с предложением продолжить то, что делали журналисты «Комсомолки», по отношению к этим живым восстановить справедливость чтобы. Но никто не захотел связываться... Зато поговорила с Бауыржаном немножечко. Сам Бек тоже с ним общался долго, пока книгу писал. Вся эта книга — она на рассказах Бауыржана. Просто Бек вот так вот классно изложил. Сам Бауыржан уже позже писать начал. И, на мой взгляд, он тяжеловато писал. Бек, он более литературный все-таки. Бауыржан сам по себе суровый был мужик, немного категоричный, даже по десяти-пятнадцатиминутному разговору по телефону это чувствовалось. Может, конечно, перед этим напугали, но я вроде на это внимание не обращала: пошлют — пойду, не пошлют — не пойду.

А. К.: Да. А потом, когда население это рассказывает, что здесь лежит 700 человек и здесь...