Смутные годы

В стан к татарам он и Бутурлин приехали с толмачом и посольским дьяком Михалкой Огарковым. Они спешились и вошли в шатёр гонца.

Гонец хана Аксай, средних лет, ничем не примечательный, но с живыми умными глазами, сидел на подушках, поджав под себя ноги. Рядом с ним сидел Тораз-аталык, уже в возрасте, коротконогий и полуседой, гонец от князя Араслана Сулеш-бика, младшего брата Ахмет-паши. По другую сторону от Аксая сидел копычейский сотник Мустафа, худой и, видно, злой.

При появлении послов крымцы встали и первыми поклонились. Гостей усадили на подушечки и поднесли кумыс.

Волконский пригубил пиалу с кумысом и спросил гонца, когда же придёт Ахмет-паша.

Аксай смачно и шумно почмокал губами и затараторил:

– Казы-Гирей, славный Гирей, в сильном гневе! И слышать не хочет о шерти! Нет, нет! Пока в сердце хана кипит кровь от Федьки, не даст шерть, не придёт Ахмет-паша!

– Когда же это будет?

Князь Григорий знал вперёд, что ответа не получит и задавать вопрос не следовало. Да вот его, как и Барятинского, что-то подталкивало, не терпелось, хотелось скорее выполнить поручение Годунова.

– Остынет Казы-Гирей: Ахмет-паша к нему пойдёт, дело пойдёт, Ахмет-паша сюда придёт, к тебе придёт! – поклонился гонец Волконскому. – Много говорить будет, ох много!..

Гонец оказался на редкость болтливым. Ему не пришлось развязывать язык посулами.

– Великие люди пришли на Ливны… Не бывало столько!

– Здесь только передовые головы с сотнями, – стал охотно распинаться Бутурлин о том, какое великое государево войско пришло сюда. – А в больших полках, где стоят бояре, огней не видно, потому что за горой, за дубравами…

– Видим, видим, какие огни! – лукаво улыбнулся Аксай, не поверив ни одному его слову. – У Казы-Гирея тоже люди стоят!..

Этот приход гонца оказался пустым. И князь Григорий, одарив шубами и шапками татар, распрощался с гонцом. Аксай ушёл назад в Крым.

Когда в Посольском приказе получили отписку Волконского об этом визите людей хана, то поняли, что дело пошло в протяжку. И из Москвы один за другим в Крым, через Ливны, погнали гонцы. Для начала стали сулить хану богатые поминки. Затем его припугнули: Годунов отписал, что не боится его, если тот задумал что худое.

Князь же Григорий приуныл, сидя с обозом в тесной степной крепостишке. После необыкновенно дождливого лета наступила ранняя и холодная осень. Уже в сентябре выпал снег, а в октябре стали малые реки, на два месяца раньше срока.

В ноябре в Ливны от Сулеш-бика пришёл Тораз-аталык с полусотней конных и разбил стан у реки, на прежнем месте Аксая. Татары пришли малым числом коней. Половину запасных они потеряли на переправах, когда плавились по осенней студёной шуге. В степи были напуганы необычными холодами. И гонец спешил вернуться в Крым, поэтому гнал, не жалел лошадей.

Из-за непогоды ливенский воевода Иван Татев разрешил крымцам перебраться ближе к крепости. Татарам отвели место в поле и приставили к ним боярского сына Николку, строго наказав ему не выпускать их из стана.

Крымцы раскинули шатры, и Тораз-аталык с десятком конных двинулся к крепости.

– То делаешь негораздо! – попытался задержать гонца Николка.

Но тот лишь сердито огрызнулся.

В крепости заметили движение татар. Навстречу им выехали два десятка казаков, подскакали к ним и остановили: «Не велено воеводой!»

Тораз-аталык рассердился и потребовал посла. Но его не стали слушать, завернули назад, однако пообещали, что кто-нибудь приедет от воеводы.

К полудню в стан к татарам явился Волконский, а с ним Татев и Огарков. Князь Григорий справился о здоровье хана и Ахмет-паши и сразу перешёл к делу. Но гонец опять разочаровал его – сообщил то же, что говорил Аксай.

– Ждать надо, ждать! Сулеш-бик говорит: пускай Гришка ждёт… Скоро будет, скоро!

И тут же, первым делом, он выпросил у послов корм для коней. Затем, хитро прищурившись, он пристал к Татеву:

– Слышали мы: рать у государя ныне тут велика? Так не поменяет ли воевода лошади на лошади? Наши-то истомны, до Крыма не дойдут. У государя же убытка не будет… Потому ж рать велика…

Татев, сообразив, что если откажет, то выдаст государеву уловку, согласился обменять худых коней на добрых и выдать по два остромка [34]сена на каждый десяток лошадей.

На следующий день от татар к воеводе приехал Николка.

– Иван Андреевич, гонец просит овса. Говорит, если не подкормит коней, то они попадают с голоду!

– Овса не положено гонцам по государевой росписи – и не давать! – резко оборвал Татев пристава. – Только послам!

– Ещё корм просит. Говорит, что взяли, в дороге поисхарчили.

Воевода наотрез отказал и в этом: он знал, раз сделаешь татарам уступку – уже не отвяжутся.

– На харч гонцам денег нет… Ничего нет! – возбуждённо заметался он по избе и в сердцах выругался: «Что за…! У послов уже деньги занял, отписку Огаркову дал, за приписью Богдана! И те поиздержались!»

Волконский же снова одарил татар и отпустил гонца с поклоном к Ахмет-паше.

А через два дня к князю Григорию заявились из Новосили казаки с жалобой на Татева и Богдана Полева. Они посчитали его и Бутурлина за власть из Москвы.