Смутные годы

– И вино не в вино платил! – стали разбираться они с посольскими в съезжей, куда притащили и воеводу с городским головой. – Не по-кабацки!.. С нас брал, говорил крымцам, за яловицу и баранов по казёнке. А мы платили по два рубля и тридцать алтын за яловицу да по три гривны за барана. То ж сколько в розницу-то!..

– И что же вы хотите? – спросил их Татев.

– Пусть Богдан то оплатит!

– И всё?! – с усмешкой протянул воевода.

Казаки возмущённо загалдели:

– Заворовал!.. Живорез!..

– Казаки, не лайте воеводу! – попробовал было унять жалобщиков Бутурлин.

Но те разошлись, ругались.

Для Татева же это было заурядным делом. И он бодро препирался с казаками, отбивался от их нападок: «Кожу с яловиц и баранов он отдал?»

– Так то ж и полцены не будет!..

– Всё, хватит! Нечего государеву казну нищать! – строго прикрикнул он на казаков.

В конце концов он не выдержал и приказал выставить их из крепости. Боярские дети выгнали новосильских, и те ушли ни с чем, ругаясь и грозя подать царю челобитную на воеводу.

– Вот так каждый день, – виноватым голосом сказал Татев Волконскому, как бы оправдываясь за устроенную казаками бучу.

Прошло два месяца. После крещенских Святок в Ливны снова пришёл гонцом Тораз-аталык.

Стояли жестокие морозы. И крымцев распределили по дворам подле крепости, выдали им кормовых пять вёдер мёда и четыре ведра вина: за ними сгоняли в мценский кабак.

Тораз-аталыка и его ближних изрядно напоили и, заведённым порядком, стали выпытывать о крымских делах.

Захмелевший гонец сидел, клевал носом и бормотал: «Ахмет-паша говорит: от короля льётся червонное золото и белое серебро… А нам чего сухим языком домазать?»

– Сухим не уедешь, – заверил его Огарков и хитро подмигнул Волконскому.

– Касым-Кулик-бик пришёл к хану, – продолжал своё гонец, – и говорит: «Зачем держишься московского?» Затем Ахмет-паша говорит хану: «Осилит король московского, и то будет лихо Крыму!»

Он замолчал, поглядел на князя Григория мутными глазами.

Ему налили ещё. Выпили.

Тораз-аталык снова оживился.

– Касым сказал хану: не велишь пойти на московского, чем быть сыту и одету?.. Ахмет-паша своё говорит: «Московский большие поминки даст, много шуб даст». Касым же смеётся: «Московский давал шубы и в Казань – затем повоевал!» Ахмет-паша молит хана: «Пошли к королю с размётом! Он взял Полоцк!..» А Кулик-бик шепчет на ухо хану: «Московский дороден и славен. Он захватил Казань и Осторохань. Отбил города у немцев. Осилил черкас. Большие ногаи слушают его… Без помощи Крыма выстоит ли король против царя? А повоюя короля, кого уж ему воевать-то?»

– Скажи Ахмет-паше, царь Борис на своём слове стоит и со слова не выступит! – повысил голос князь Григорий, чтобы это дошло до окосевшего гонца. – Хочет быть с Казы-Гиреем в крепкой дружбе!

– Казы-Гирей не Ислам-Гирей, шибко умный Гирей, обманкой не дастся, – уважительно отозвался гонец о хане и усердно закивал седой головой.

– Передай Ахмет-паше, чтобы впредь не посылал бездельных людишек! – заявил Татев гонцу. – Почто ходишь о многих людях? То государевой казне в убыток!

В крепостишке все знали, что татары идут в гонцах большим числом от нищеты в Крыму. Но воевода так устал от постоянных денежных дрязг с казной, казаками и кабацкими целовальниками, что порой срывался, винил во всём ненасытное татарское племя.

– Зачем, Ивашка, плохо сказал? – обиделся Тораз-аталык. – Улусные тем кормятся, что на посылках у хана. Худо в Крыму. Лютый холод! Не бывало такого… Скот гибнет, конь гибнет, татара гибнет!..

– А ну пойдём! – хлопнул князь Григорий по спине гонца, протрезвевшего от обиды на воеводу.

Они вышли на крепостной двор, зашли под навес и остановились у дубовой двери амбара, подле которой стояли караульные.

– Отворяй! – велел Волконский казначею.

Ермошка долго возился и гремел большой связкой ключей, пока не открыл все замки.

Стрельцы сбросили железные запоры и распахнули дверь амбара. Князь Григорий пригнулся под низкой притолокой двери и переступил через порог. За ним в амбар вошли Огарков, Тораз-аталык и Ермошка.

– Гляди! – показал князь Григорий гонцу на тесное пространство амбара, забитое до потолка мешками.

Тораз-аталык зацокал языком, разглядывая огромную гору мешков с мехами.

– Покажи, – приказал Волконский казначею.

– Григорий Константинович, то не положено! – заартачился тот.

– Покажи, покажи! – остановил его Огарков. – Не всё ты ведаешь! Государем велено!

С Москвы послам пришла тайная грамота с наказом объявить гонцу поминки: подтолкнуть Крым на шерть, пошло-де, закачались ближние хана…

Ермошка развязал мешок, достал сороковку и подал гонцу. Тот взял связку, рассматривая, завертел её в руках. И собольи хвосты заиграли тёмно-бурым блеском, переливаясь в слабых лучах света, сочившегося сквозь крохотную отдушину сруба.

– Карош, карош, – восхищённо забормотал Тораз-аталык, и в глазах у него мелькнул алчный огонёк.

– Передай Сулеш-бику: если дело выгорит, получит немалую долю. И то будет за добрую службу великому князю! – веско заявил Волконский…