Сначала Россия, потом Тибет

«Северную Пальмиру» обыкновенно представляют как чисто западный город с прямыми линиями, созданный в различных классических стилях. Конечно, улицы в основном прямые, а архитектурные стили заимствованы из современной Европы. Московский Кремль тоже строился итальянцами и до сих пор отражает суть русского воображения. Ленинград не менее красив. Поскольку русские требуют от архитектуры цвета, украшения и, прежде всего, потрясающего масштаба, западные формы отвечают этим целям, усиленные подчеркнутой эксцентричностью, которая часто бывает фантастической, как у Джона Мартина[153] или Рекса Уистлера[154], но не причудливой, как у художников Нюрнберга[155]. Таким образом, Ленинград — город не архитектурных блоков, а архитектурных ландшафтов, и пейзажи, которые, если такое избитое определение может быть применено к столь необычному предмету, скорее романтичны, чем официальны, несмотря на их рощи колонн и множество лепных украшений. Достоинством этой безмерной похвальбы является ее очевидная честность. Национальная мания величия в сочетании с несомненным стремлением к смелому, откровенному дизайну не оставляет места для милой вульгарности. Его выражение может быть сознательным, а в последние годы стало намекающим. Здесь никогда не бывает заторможенности, как на Миланском железнодорожном вокзале. Прогуляться по улицам Ленинграда — значит насладиться более качественными зданиями, более общими и легче воспринимаемыми, чем в любой из крупных столиц мира. Я не стал бы утверждать, что мои прогулки были не случайными или что я уделял особое внимание какому-то конкретному зданию. Устав от осмотра достопримечательностей Москвы, я собирался несколько дней просто отоспаться. Однако переезд из одного города в другой оказался слишком интересным, чтобы впадать в кому. Всё началось с самого непредсказуемого события: поезд, конечно, прибыл не вовремя, он прикатил раньше времени. Следовательно, машина из консульства еще не приехала на вокзал. Мы прибегли к помощи старинного транспортного средства, которое, хотя и работало на бензине, воняло, как рычащий автомобиль, а двигалось медленнее клячи. Адреса консульства у нас не было, но водитель решил, что знает, и высадил нас у порога обветшалой гостиницы под названием «Англетер»[156]. Нас выручил прохожий, сообщивший, что пункт назначения находится напротив Казанского собора[157] на Невском проспекте. Итак, мы вернулись туда и имели удовольствие заплатить четыре фунта стерлингов за это окольное приключение. Квартал, где живет представитель Его Величества, принадлежит финскому правительству — сносному арендодателю, по словам консула[158]. Окна консульства выходят на кафедральный собор, построенный в 1801 году, чьи изогнутые колоннады создают миниатюрную имитацию площади Святого Петра[159]. Немного ниже консульства, там, где река Мойка пересекает Невский проспект — или проспект 25 Октября, как его теперь называют в честь «ноябрьской» революции, — стоит Строгановский дворец, спроектированный Растрелли в 1752 году, на барочном фасаде которого выстроились белые колонны на сиреневом фоне. На противоположном углу, за рекой, я заметил еще одно здание насыщенного голубого цвета, также выделенное белым. Эти цвета недавно были восстановлены нынешними муниципальными властями. Самый распространенный из них, и не менее привлекательный, — насыщенный матово-желтоватый цвет, ранее использовавшийся на правительственных зданиях и недавно восстановленный до первоначальной свежести. Кремль, думал я, всегда должен быть кульминацией русского изобретения, но в 1823 году в Адмиралтействе архитектора Захарова снова зазвучал голос Кремля[160]. Это длинное здание более четырехсот метров длиной состоит из шести портиков, два из двенадцати колонн, каждая из которых поддерживает богато украшенные фронтоны, и четыре из шести колонн. Посередине массивная арка, внешне напоминающая подкову, увенчанная семидесятиметровой высоты башней, по бокам которой расположены две группы женских фигур на пьедесталах, поддерживающих небесные сферы. Это фантастический выступ в форме тонкого позолоченного шпиля, опирающегося на купол и поддерживающего большой корабль, несущийся на всех парусах. Купол возвышается над квадратной колоннадой в стиле ампир, на вершине которой стоит ряд статуй. Все колонны, декоративные панели и фризы, рустовка цоколя, замковые камни окон и триглифы карнизов выделяются белым цветом на фоне великолепной желтизны в тон осени. Напротив Зимнего дворца плавно изгибаются не менее огромные и того же цвета здания Генерального штаба. У них нет башни, но они прерываются триумфальной аркой, орнамент которой выполнен из бронзы. За огромной площадью Урицкого[161], где произошла резня 1905 года, сам Зимний дворец виднеется как бы на далеком горизонте. Он, опять же, построен архитектором Растрелли, но сейчас здание тускло-коричневое. Подозреваю, что замышляли его розовым. За исключением собора в Эстергоме[162], в Венгрии, Исаакиевский собор в Ленинграде — единственный пример стиля ампир, используемого в церковных целях в самом широком масштабе. Спроектированный Монферраном в 1817 году, он построен в форме куба с портиками с четырех сторон. Колонны, поднимающиеся от бронзовых оснований и заканчивающиеся бронзовыми коринфскими капителями, выполнены из розового олонецкого гранита. Храм воздвигнут из серого камня, но вокруг основания на одном уровне с нижней частью колонн проходит ровная полоса гранита. На каждом углу парапета массивные группы бронзовых ангелов поддерживают огромные факелы, а за восточным и западным фронтонами попарно возвышаются позолоченные купола, опирающиеся на группы розовых колонн. Центральный купол высотой сто метров опирается на высокий барабан, окруженный колоннадой и увенчанный кольцом статуй. Несмотря на то что детали выполнены в самом строгом классическом стиле, суровом до бездушия, в целом создается впечатление чрезвычайного великолепия, которое могла создать только Россия. Пресытившись ошеломляющими памятниками, мы нашли убежище в Эрмитаже, который, наверное, содержит больше плохо развешанных работ Доменикино[163] и ему подобных, чем любая галерея в мире. А «Благовещение» Ван Эйка[164], «Поклонение» Боттичелли[165], «Польский дворянин» Рембрандта[166], «Иннокентий Х» Веласкеса[167]и «Уортон» Ван Дейка[168] — все они исчезли и, насколько мне известно, еще не появились на стенах мистера Меллона[169]. Осталось еще сорок Рембрандтов, этого хватит любому, и мне было более чем достаточно, когда я, пошатываясь, прошел несколько залов голландских интерьеров и с отвращением отвернулся от двух фальшивых Эль Греко[170]. В укромном углу я обнаружил любопытную маленькую английскую галерею, где посредственные картины Морланда, Райта из Дерби, Лоуренса, Рейберна и Ромни[171] чередуются с ветхими буфетами и сломанными стульями. Они дают слабое представление о нашей культуре в ранний период империализма. Но, справедливости ради, хочу отметить, что в Эрмитаже мне не встретилось ни одного из тех абсурдных комментариев, которые уродуют французскую коллекцию картин в Москве. В тот же день в сопровождении профессора Вальдгауэра[172] и вооруженного охранника мы осмотрели знаменитую коллекцию древних золотых украшений, аналогов которой нет ни в одном музее. Часть из них — скифские, огромные, похожие на крабов чудища длиной сантиметров тридцать, строением не похожие ни на что, созданные другой расой, а материал по блестящей мягкости почти как масло. Некоторые напоминают иранские браслеты с изображением двух змеиных голов или знакомы по нашему сокровищу Окса[173]. Часть из них — родом из греческого Херсонеса, самой изысканной работы и задумки. От них мы перешли к коллекции античной скульптуры, которая значительно пополнилась за счет бывших частных коллекций. Профессор Вальдгауэр умолял нас обратить внимание на портретный бюст римской еврейки, выполненный в натуральную величину. На следующий день мы пожертвовали искусством ради истории, начав с площади Жертв революции, бывшего пространства для парадов, известного как Марсово поле, посреди которого гранитный четырехугольник окружает братскую могилу ста восьмидесяти героев революции. На граните выгравирована надпись, говорят, очень трогательная, сочиненная Луначарским в стиле русской баллады[174]. Отсюда мы поехали в старое британское посольство, теперь Институт политического и коммунистического образования имени Крупской[175]. Там я устроил переполох: ошибочно приняв портрет Калинина, президента Советского Союза, висевший на фоне потрепанного бархата, за портрет Троцкого, я с притворным негодованием спросил, как они смеют выставлять его перед студентами. Перейдя по мосту Неву, мы подошли к небольшой деревянной церкви, построенной Петром Великим, как раз во время службы, прихожан было человек пятьдесят. А чуть дальше наше внимание в саду привлекло отвратительное строение из желтого кирпича — дворец балерины Кшесинской, любовницы царя. Этот дом вызвал народную ярость во время революции, и именно сюда проводили с вокзала Ленина после его знаменитого путешествия в «пломбированном» вагоне, в этом доме он разместил штаб-квартиру. Миновав мечеть с рифленым куполом из голубой черепицы в стиле Самарканда[176] и заглянув в особняк бывшего торговца каучуком[177], ныне дом отдыха, где множество заслуженных работников играли в шахматы под несколько неожиданным бюстом Спасителя, мы подошли к Петропавловской крепости. Известный символ царской тирании, столь удачно сочетающийся с прилагательным «мрачный», внешне напоминает старинный колониальный форт, а внутри похож на двор деревенской пивоварни. Старомодное, ветхое здание, которое запрещено фотографировать, — Монетный двор Советского Союза. Внутри собора, позолоченный шпиль которого высотой сто двадцать метров, — одна из самых известных достопримечательностей в России, находятся царские усыпальницы: снаружи, в голубом павильоне, хранится резной корабль, «дедушка российского флота»[178], на который с сожалением взирают потомки. За Монетным двором, в бестолково построенном деревенском доме, сохранились знаменитые тюрьмы, в которых сейчас обитают реалистичные восковые манекены в позах глубокого отчаяния. Я не удержался от вопроса, когда можно будет посетить «холодные казематы» нынешнего ГПУ в похожих условиях. Я, конечно, далек от мысли, что Россией могли, могут или станут управлять без подобных учреждений. Но лицемерие, заключающееся в извращениях злодеяний прошлого, потому что они совершались во имя короны, а не молота, слишком раздражало, чтобы терпеть его молча. В конце концов гид, человек интеллигентный, прекратил бесполезные зазубренные нравоучительные истории. У моего спутника в старом посольстве работал кузен, который в 1916 году умер и похоронен на лютеранском кладбище на Васильевском острове[179]. Мы поехали на этот отдаленный некрополь, расположенный в недостроенном районе многоквартирных домов, чтобы разыскать могилу и посмотреть, в каком она состоянии. Пока остальные пытались что-нибудь разузнать, я в одиночестве бродил среди заснеженных надгробий под нависшими ветвями деревьев. Временами мимо медленно проходила очередная пожилая дама в черном с венком из лиловых цветов. Среди роскошных мавзолеев прошлого, с урнами, колоннами и погребальной вульгарностью, новые могилы свидетельствовали о более простой и суровой эпохе. Груда свежесрезанных еловых веток или деревянная стела, выкрашенная в алый цвет и отмеченная советской звездой, — таковы были памятники современности, повествовавшие о достоинствах их эпохи. Они напомнили о солдатских могилах и о том, что мы слишком легко забываем: каждый русский сегодня борется за выживание души и тела, которое мы в Западной Европе едва ли в состоянии постичь.